Андрей Воронин - Отражение удара

- Вот сука, - сказал Репа. - Ну, я тебе это припомню, козел...

- Ты уже припомнил. Вперед.

Репа вдруг совершенно непроизвольно зевнул во весь рот, сгорбился и пошел к ванной. Выйдя в прихожую, он рванулся было к двери, но Илларион ухватил его за шиворот и ловко завернул в ванную. Окончательно сдавшись, Репа нерешительно подошел к окну, высунулся по пояс и, поймав веревку, несколько раз сильно дернул, проверяя на прочность. Илларион наблюдал, стоя в дверях с револьвером под мышкой. Ему не нравилось, как выглядит Репа: казалось, вопреки естеству, он на глазах делался все пьянее.

Бандит осторожно, держась одной рукой за веревку, а другой за оконную раму, перебросил ноги через подоконник и оглянулся на Иллариона. Лицо у него было совершенно безумное. Пьяный кураж прошел, и теперь в глазах бандита не было ничего, кроме безумного ужаса. "Точно, убьется, - подумал Илларион. - Он уже полумертвый. Убьется наверняка."

- Ладно, - сказал он, - слезай и вали отсюда. Давай живее, пока я не передумал.

- Ну и шутки у тебя, - пробормотал Репа, перекидывая ноги обратно в комнату и неуклюже сползая с подоконника.

Он еще хорохорился, пытаясь сохранить лицо, но Илларион видел, что он готов. Забродова это не интересовало: бессмысленный и уродливый день воплотился в уродливой и бессмысленной выходке стоявшего перед ним мелкого уголовника. Илларион чувствовал, что его начинает тошнить от громоздящихся одна на другую нелепостей. Он предпринял последнюю попытку внести во все это хоть какую-то ясность. Поймав осторожно протискивавшегося мимо него Репу за рукав кожаной куртки, он устало сказал:

- Момент... - Репа послушно остановился, глупо хлопая глазами, и Илларион впервые заметил, что глаза у него голубые с поволокой, как у теленка, а ресницы совсем светлые-- Скажи мне честно, как другу: твои орлы прошлой ночью никого не замочили?

- Да ты что, командир! Мы по мокрому не работаем.., как правило.

- Вот именно - как правило. Ты уверен?

- Век воли не видать.

- А кто мог женщину подрезать, не знаешь?

- Подрезать?

- Ну, заколоть... Отверткой ее истыкали.

- Во отморозки... У нас?

- Шла она от нас, а убили в другом районе.

- Не, командир, наши ребята тут не при делах.

Слушай, я пойду?

- Иди, иди, хромай потихоньку. Да веревку свою не забудьте отвязать, а то еще кому-нибудь захочется, а у меня окно без шпингалета... Я сегодня нервный.

На тебе грех будет, Репа.

- Шутишь... Это ж мой буксир, я за него только позавчера полтинник отстегнул. Само собой, отвяжем.

Репа снова широко зевнул и, сильно качнувшись, двинулся к выходу, Илларион подавил желание дать атому супермену хорошего пинка, и с грустью подумал, что гостей сегодня хоть отбавляй, но гости все какие-то странные и мало приятные.

...Выехав из арки, Репа опять зевнул и закурил, чтобы отогнать сон. Мощный мотор джипа мерно урчал, навевая дремоту, в кабине было тепло и уютно, и спать от этого хотелось еще сильнее. Репа включил музыку, и салон джипа наполнился хриплым голосом певца - одного из тех, что лопатой огребали зелень, распевая лагерные песни.

- Так я не понял, как ты сходил? - поинтересовался сидевший на соседнем сиденье Дремучий, прозванный так за то, что однажды признался в своем действительно дремучем невежестве: он не знал, кто такой Чак Норрис, по той простой причине, что происходил из семьи баптистов и сошел с нарезки буквально год назад, разом послав в задницу и братьев по вере, и царствие небесное, и даже папу с мамой, не говоря уже о шестерых братьях и трех сестрах. Был он, по твердому убеждению Репы, круглым дураком, и Репа держал его при себе именно за это ценное качество: Дремучий, хоть и обрек себя на адские муки, в душе остался фанатиком и теперь нарушал закон так же истово, как раньше молился, полагая арест и лагерь чуть ли ни равными смерти на кресте.

- Нормально сходил, - ответил Репа, незаметно морщась от унизительного воспоминания. - Побазарили, коньячку выпили...

- А он что? - не отставал Дремучий.

- А что - он? Пика - это, братан, такая штука, что с ней не поспоришь. Извинился, ясное дело(tm) - Опустить его надо было, - кровожадно предложил Дремучий.

Репа подозревал, что его напарник не вполне представляет себе, что означает употребленное только что слово, и только презрительно хмыкнул.

Выезжая на проспект, он неудержимо зевал во весь рот.

***

Той же ночью, приблизительно в половине третьего, Витька Гущин по прозвищу Шкилет медленно, нога за ногу, брел по Малой Грузинской, ожесточенно дымя сигаретой. В кармане старой утепленной джинсовой куртки, из которой он давно вырос, лежала мятая пачка, в которой оставалось еще две сигареты, и штук пять или шесть окурков, подобранных на пустой в это время суток автобусной остановке. Правда, только один из них относился к категории "королевских", то есть достигал в длину примерно пяти сантиметров, остальные же были просто мусором - затяжки на две-три, не больше. Кроме того, в кармане у Витьки-Шкилета имелся полупустой спичечный коробок, около рубля мелочью и ключ от квартиры, в которую он не собирался возвращаться - по крайней мере, до тех пор, пока оттуда не уберется этот козел.