Игорь Галеев - ДухСо пробы Ф за №55-12. Ледник

Она вошла первой. Этих двух Вячеслав Арнольдович воспринял настороженно. Не то чтобы ярая агрессивность от них исходила – они при мечтаниях не брались в расчет, явились, как снег на голову; но что-то в них такое… социально неопределенное, что ли.

«Лучше бы одна. Как-нибудь бы до машины дотащил, а там и поговорить бы удалось».

На что он мог рассчитывать? Куда там, он и не рассчитывал, он всего лишь мечтал и воображал. Сегодня она не пугала его, как в день знакомства, и в глаза можно было заглядывать изредка, как бы ненароком… Он вдруг сделался неудержимо разговорчивым, нёс всякую чепуху, улыбался, юморил, был радушен, интеллигентен, и удалось ему задержать их на несколько праздных минут в комнате, может быть, благодаря острому желанию Оксаны побыть здесь еще раз, посидеть там, куда опоздала, оправдаться перед тем, кого уже нет.

Вячеслав Арнольдович говорил и волновался. Неужели счастливые мечтания останутся при нем после ее ухода и будут терзать униженный дух и изнурённую плоть? Неужели всё напрасно? Он неотвязно ждал ее всю неделю, основательно готовился к этой встрече; что только ему не снилось каждую ночь; и мог ли он теперь не показать себя в полном срезе, со всеми достоинствами и талантами?

День шёл на убыль; Нихилов хотел было зажечь свет, но Оксана попросила:

– Посидим так…

Трагик и Комик пристроились на диване, они не собирались скрывать недовольство болтовней Нихилова, уж им-то было совершенно понятно, с чего он так разошелся.

– Я обожаю сумерки. Чудесное поэтическое настроение вызывает умирающий день. Сумерки – это печаль, грусть, время раздумий и итогов. Солнце в эти минуты, словно съеденное яблоко вселенной… Грусть и тоска проникают в самое сердце человека, и человек лишь тогда по-настоящему мечтает о грядущем…

– А еще о чем человек мечтает? – взглянул исподлобья Трагик.

– Что? – вежливо спросил Нихилов. – Извините, я не расслышал.

– О чем еще мечтает человек? – скромно подсказал Комик.

– А к чему, собственно, вы об этом спрашиваете?

Комик отвернулся, Трагик смотрел и молчал. Вячеслав Арнольдович ничего не понимал.

Вячеслав Арнольдович яростно и державно сверкнул глазами. Работяги какие-то! Одеты-то как. Зашли в дом интеллигентного человека, так и молчали бы в тряпочку, такт элементарный проявляли, нет, юродствуют на примитивной волне. Но приходилось терпеть и не такое. Что поделаешь – уровень, социальная неоднородность…

И он снова завёл речь об умирающем дне, о мечте вселенной, о поэзии русского языка и о женщине в нежно-алом. Давно он так не говорил и успевал удивляться лишь поворотам и переливам своей собственной речи.

Оксана не слушала; в этом кресле на нее снизошло сладкое успокоение; после сегодняшних истеричных поучений режиссера, после переговоров с водителем грузовика, после стольких дней каких-то неопределенных волнений и терзаний она почувствовала себя здесь словно дома, пришедшей туда, где ее всегда ждали и ждут, где она нужна и свободна. Полумрак усыплял, накладывал на ее лицо мягкие, беззащитно-детские тона.

«Милая моя девонька, – жалостливое подсознание Нихилову, пока он выпускал заряд красноречия, – знала бы ты, как я тебя понимаю! Приди ко мне на грудь, я исцелю твою душу бальзамом нежности своего трепетного сердца, твое тело воспарит над бренным, величие войдет в твою душу, ты познаешь вечность… Маленький Славик, ты должен признаться, что влюблён в это создание!.. Что за чепуха, ты бредишь… Но она скоро уйдет, а ты останешься один в этой дыре, будешь сосать хлебные корки, пялить глаза в телевизор и сгорать в тоске по ее присутствию. Ты же видишь, ты не можешь ошибаться – она будет твоей, тебе предназначен ее влажный поцелуй, они твои – ее волосы, и ты, наконец, поймешь, выпьешь, выгрызешь тайну ее глаз. Она будет голой! И тогда ты вырвешься из объятий Глеба Инакова. Это он ее напророчил! Он ее подослал!»

«Странный поворот! – шепнуло контролирующее сознание, – убрать Глеба, немедленно убрать! Причем здесь Глеб? Подослал! Что за чушь!»

И ковырнувшись в подсознании, Нихилов очистил его от шальных мыслей, ненужных фраз.

Вперед! Только вперед! Ясности и трезвости чувств! Ради высшего, ради святого, ради ближнего и гуманизма!

В это мгновение Оксана посмотрела на него. До нее дошли обрывки его речей.