Игорь Галеев - ДухСо пробы Ф за №55-12. Ледник

Осмелел Вячеслав Арнольдович. Взял цветы, жестом попросил коробку. Водрузил аккуратно и бережно на стол. Вернулся на диван, спросил:

– Вы, видимо, ошиблись квартирой?

Ей не хотелось объяснять.

– Нет, я к прежним хозяевам.

– Понятно.

На стене висела картина. Захудалая репродукция. В голубой рамке.

Она вспомнила эту «Девочку с персиками» и теперь смотрела в глаза солнечной девочке, пытаясь разглядеть в них упрёк и, может быть, прощение. Старческие глаза… Почему-то ей так показалось. Вспомнила она и кресло, в котором сейчас сидела, и комод в углу. Вот только диван и стол не узнала, наверное, они прибыли сюда уже после того, как… Когда это случилось? Почему ей никто не сказал? Не хотела она плакать, не могла. Суетой сует прожитый год в памяти воскресал. Ничего толкового.

Вспомнила, как с утра в каком-то тревожном предчувствии торопилась, теперь поняла почему, призналась, что давно была готова к этому – еще в тот вечер, когда Марья Ивановна слабым голосом звала в гости. Ведь тот слабый голос сказал ей тогда всё, а она не смогла, не захотела, не успела понять… Или это кажется уже теперь, когда опоздала? Когда навсегда, всё, а жить надо?..

– Вы не выбрасывайте это кресло, ладно? – попросила она вдруг.

Вячеслав Арнольдович встрепенулся, вскочил.

– Ради Бога! Что вы! Вы можете забрать его. Если хотите, я его могу вам прямо сейчас отнести! Одно удовольствие!..

«Что это со мной? Опять? Какое- то неудержание! Какого черта я попрусь по городу с этим креслом? И не дотащить мне его. Килограммов пятьдесят, наверное, если не восемьдесят. А я давно таких тяжестей …Какая-то старушка, сказали, жила. А кстати, я в самом деле не знаю куда эта старушка делась?»

– Вам, Вячеслав Арнольдович, надо бы анализы сдать.

– С чего это, Зоя Николаевна? У нас же не столовая. Да я и сроду ничем таким…

– Надо, дорогой Вячеслав Арнольдович. Порядок у нас такой. Коллектив, понимаете ли, единый, здоровье превыше всего, масса зрителей, у нас это как бы в традиции, так что положено.

– А, может быть, мне можно было бы…

– Без исключений. Без! А вам, дорогой Вячеслав Арнольдович, в первую очередь!

«Почему это мне в первую очередь! Чтоб тебя!..» – и Вячеслав Арнольдович согласился:

– Много ли это времени займет?

– Пару неделек.

– Ого!

– Но я вам дам имена, Вячеслав Арнольдович. И записки. Пройдете в экстренном порядке. За три-четыре дня управитесь. Вячеслав Арнольдович разблагодарил за адреса и звонки, и тотчас отправился в эпидемстанцию.

Он шел по улице и с негодованием изумлялся, как это еще могут существовать такие патриархальные, унизительные правила оформления на должность, его бросало в холодный пот, когда он представлял, как нелепо и гадко он будет выглядеть, когда его со всех сторон будут рассматривать какие-то, скорее всего, старухи – щупать, искать на теле прыщи или что там еще. Он старательно припомнил себя раздетого, пытаясь предугадать возможные вопросы тех, кто останется недоволен, ну например, хотя бы его кожей. И он страдальчески вспомнил, что в том-то месте есть два розовеньких прыщика, а в этом царапинка, неизвестно откуда взявшаяся, и засохший фурункул с той стороны, чуть пониже этого самого – на ноге.

«Как же все это, Господи Боже мой, пошло! Дико!»

И Нихилов чуть было не побежал домой, но опомнился. Зоя Николаевна уже позвонила какой-то Катеньке и предупредила, что через пятнадцать минут будет «свой человек», так чтобы Катенька имела в виду и приняла без очереди. И фамилию в трубку Зоя Николаевна яснее ясного два раза прокричала. Да и что куражиться, когда других путей нет?

Пока Вячеслав Арнольдович до эпидем-станции дошел, у него то там, то сям почесываться стало, и живот заболел и еще одно место.

«Вот так идешь добровольно, а найдут что-нибудь скрытое, так позора не оберешься. Должности лишат!»

И не должности, конечно, стало жаль Нихилову. Как человек писательских высот, он презирал должности и градации. Самой ситуации ужаснулся он, той безмозглой нелепости, что с ним через какие-то пять минут может произойти. И смешно и гадко ему сделалось.

Потоптался Вячеслав Арнольдович у обшарпанных, каких-то подозрительно засаленных дверей, покурил сигарету – от чего еще пуще в животе застонало, заскребло (не заболело, у Вячеслава Арнольдовича никогда живот не болел), и зуд по всему телу пошел, Но подбодрил себя Нихилов шуточкой и иронией в адрес мнительных людей, меркантильных душонок и более менее решительно вошел в комнатушку, где толпился утренний народец.