Размышляя подобным образом, он дошел до подъезда, в котором жил Коломиец. "Спокойно", - напоследок предупредил себя Илларион и вошел в подъезд.
Ответом на звонок в дверь была гробовая тишина. "Отлично, - подумал Забродов. - Ну а на что ты надеялся? Что он будет сидеть и дожидаться, пока за ним придут?"
Он позвонил еще дважды, а потом на всякий случай постучал по двери кулаком - не слишком сильно, но так, что по лестничным маршам пошло перекатываться гулкое эхо.
В квартире Коломийца по-прежнему царила гробовая тишина, зато соседняя дверь вдруг открылась, явив взгляду Иллариона сморщенную старушенцию лет семидесяти пяти, одетую в растянутые тренировочные брюки и полосатую вязаную кофту.
- Чего буянишь-то? - сварливо осведомилась она, сверля Забродова черными буравчиками глаз. - Чего хулиганишь? Нету его дома. Два дня уже как нету. Уехал куда-то.
- Уехал? - удивился Илларион. - А куда, не подскажете?
- Мне не доложился, - отрезала старуха и захлопнула дверь.
Илларион немного потоптался на лестничной площадке, а потом позвонил в квартиру своей неприветливой собеседницы.
- Ну, чего тебе надо, настырный? - донеслось сквозь дверь. - Ступай домой, покуда я в милицию не позвонила!
- Бабуся, миленькая, - взмолился Забродов, - пустите позвонить! Мне как раз в милицию и надо. Я не грабитель, ей-богу! Могу паспорт показать!
- А вот как дашь ты мне по голове, - ответила вредная бабка, - что толку от твоего паспорта! Может, ты и не грабитель. Может, ты людоед? Почем я, старая, знаю?
Илларион скривился, представив себе жаркое из старухи.
- Ты рожу-то не криви, - строго сказала бабка, которая, по всей видимости, подглядывала в дверной глазок. - С голодухи и такая старая вобла, как я, лучше курятины пойдет.
- Я сытый! - ударив себя кулаком в грудь, вскричал Илларион.
Дверь приоткрылась ровно настолько, насколько позволяла цепочка, и в щели возник хитрый черный глаз в окружении глубоких морщин.
- Паспорт давай, - сказал глаз.
Илларион пожал плечами и просунул в щель свой паспорт. Взамен он получил еще хранившую тепло бабкиной ладони трубку радиотелефона. Поблагодарив, он стал набирать номер Сорокина, слушая, как за приоткрытой дверью шелестит страницами паспорта и бормочет себе под нос калорийная старуха.
Сорокин ответил сразу, словно весь день сидел у телефона, дожидаясь звонка.
- Это я, - сказал Илларион.
- Головка от ..! - свирепо прорычал полковник. - Что это за цирк? Что ты устроил в больнице, черт бы тебя побрал?!
- Не ори, - сказал Илларион. - Я тебе потом все объясню. Тут вот какое дело, Сорокин. Я нашел твоего человека, но он, похоже, рванул когти. Я сейчас стою у него под дверью и не знаю, что делать. Теперь настала твоя очередь!
Сорокин сразу перестал орать.
- Это точно? - быстро, без паузы, спросил он.
- Точно бывает в палате мер и весов, - огрызнулся Илларион. - Конечно, надо проверить, убедиться.., гм.., осмотреться... Ты меня понимаешь?
- А толком объяснить ты не можешь?
- Не могу, - сказал Забродов, покосившись на дверь. - Так продиктовать тебе адрес?
Сорокин явился через полчаса с какими-то минутами - один, но в полной полковничьей форме. Он сердито пожал Иллариону руку и негромко предупредил его, что, если тревога окажется ложной, ему, Иллариону, не поздоровится. После этого бравый полковник, сверкая орлами, звездами, пуговицами и нашивками, вынул из кармана связку подозрительных металлических предметов, просунул два из них в замочную скважину и принялся осторожно двигать ими взад и вперед, нахмурив брови и даже высунув от усердия кончик языка.
Замок сдался почти сразу, уступив, как показалось Иллариону, не столько мастерству Сорокина, сколько его полковничьему авторитету. Дверь открылась без скрипа.
- Смелость города берет, - подбодрил Илларион полковника, указывая на открытую дверь.
- Смелость и наглость - разные вещи, - огрызнулся Сорокин и ступил в прихожую.
Илларион вошел следом, закрыл за собой дверь и сразу же остановился, едва не налетев на широкую спину Сорокина. Полковник стоял посреди прихожей и откровенно принюхивался. Илларион тоже принюхался и сразу же поморщился: запах был не сильный, но весьма откровенный. Так иногда пахло в уничтоженных артиллерийским огнем аулах, где под развалинами домов и дувалов разлагались на сорокаградусной жаре трупы людей и животных, которые некому было как следует похоронить. Здесь запах был в десятки раз слабее, но ошибиться в его природе было невозможно.
Читать дальше