Андрей Воронин - Жди меня

Его невеселые размышления были прерваны появлением Степана, за которым без видимой охоты, но покорно, как на казнь, плелся Прохор. Как и все в городе, эти двое прекрасно знали о рецидиве лихорадки у князя Багратиона, вызванном прочтением подметного письма, и, несомненно, уже догадались, что это было за письмо и в чем их вынудили участвовать. Лакассань вздохнул: все в этом деле шло совсем не так, как он планировал. Стоило ли, в самом деле, тратить время, вербуя себе агентов, только затем, чтобы избавиться от них спустя всего лишь несколько дней! Впрочем, утешил он себя, игра стоила свеч, тем более что эти свечи - Степан и Прохор - достались ему за бесценок. Их не жаль было выбросить; более того, выбросить их было жизненно необходимо.

Лакассань легко выпрыгнул из коляски и стал перед мужиками, обеими руками держа перед собой трость.

- Плохо, - сказал он с сильным французским акцентом. - Это есть совсем нехорошо. Граф Бухвостофф искать мужик, кто подбросить ля летр... тот письмо князь Багратион. Садовник видеть тот мужик, запомнить его лицо. Ле комт Бухвостофф найти этот негодяй и допросить, а негодяй сказать, кто его послал. Так?

- Что ты, барин, как можно! - мигом смекнув, о чем идет речь, и заметно побледнев, воскликнул Прохор.

- Да ни в жизнь! - поддержал приятеля Степан. - Могила!

- О! - воскликнул Лакассань. - Могила! Это есть хороший мысль и самый лучший лекарство от длинный язык.

Тонкий, как игла, клинок со свистом покинул запрятанные в трости ножны и стремительно прыгнул вперед, до половины погрузившись в тело Прохора прямо под грудиной раньше, чем тот успел сообразить, что, собственно, происходит. Узкое стальное жало сразу же отскочило назад, нацелившись в горло Степану, но тот успел увернуться и метнулся в темный угол сарая. Лакассань бросился вслед за ним, более не обращая внимания на Прохора, который все еще стоял, прижав ладони к проколотой груди и глядя на них недоумевающим взором.

Наконец, колени Прохора мягко подломились, и он медленно опустился на земляной пол, привалившись спиной к заднему колесу коляски, в которой минуту назад, отдыхая, сидел Лакассань. Его сильное тело не хотело умирать, но смерть брала свое, и Прохор, последним мучительным усилием подтянув к животу ноги, испустил дух. На то, чтобы закрыть глаза, его сил уже не хватило, и они продолжали бессмысленно и мертво смотреть в грязный земляной пол.

В руках у Степана неизвестно откуда вдруг возникли четырехзубые вилы, которыми он не слишком изящно, но весьма ловко и с большой силой попытался пырнуть Лакассаня в живот. Лакассань отпрыгнул в сторону, на мгновение приняв позу матадора, пропускающего мимо своего бока разъяренного, утыканного бандерильями быка, и сделал ответный выпад. Стальная игла стремительно метнулась вперед в полумраке сарая. Этот выпад был подобен разящей молнии, но Степан с неожиданной ловкостью и вполне предсказуемой медвежьей силой отбил его черенком вил. Вслед за глухим стуком, возникшим от соприкосновения сухой деревяшки со сталью, раздался дребезжащий звон, и Лакассань с тупым изумлением уставился на обломок своего клинка - короткий, тупой и совершенно бесполезный.

Воспользовавшись его замешательством, Степан нанес удар. Он стоял слишком близко и поэтому не мог как следует размахнуться вилами, так что удар был нанесен снизу вверх закругленным концом черенка и непременно пришелся бы Лакассаню в подбородок, если бы тот не успел прикрыться согнутой правой рукой. Увесистая березовая палка ударила его по локтю, в то самое место, где сплетаются нервы. Острая боль пронзила руку француза от кисти до плеча, и он выронил обломок шпаги - свое последнее оружие.

Степан оттолкнул его плечом, так, что он едва не упал, споткнувшись о ноги Прохора, и, зарычав, как зверь, прыгнул следом, целя вилами в живот противника. В самое последнее мгновение Лакассань ухитрился увернуться от верной смерти и вцепиться обеими руками в черенок вил. Сильно рванув на себя это холопское оружие, он одновременно резко повернулся вокруг собственной оси. Степан, потеряв равновесие от этого неожиданного рывка, выпустил вилы и отлетел к стене сарая, с шумом ударившись об нее лопатками и распластавшись по серым от времени доскам. В следующее мгновение с силой брошенные Лакассанем вилы пригвоздили его к стене, как бабочку. Степан издал болезненный стон и, вцепившись в вилы, попытался вырвать острые, слегка тронутые ржавчиной зубья из своей груди. Вилы сидели прочно, а сил у Степана уже не осталось. Он скрипнул зубами в последнем усилии и уронил руки вдоль тела. Его ноги подогнулись, голова упала на грудь, и он, бездыханный, повис на вилах.