Андрей Воронин - Жди меня

Мерсье вдруг снова кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание княжны.

- Это вор, - сказал он по-французски.

В голосе его не было ни тени сомнения; он говорил с такой уверенностью, будто слово "вор" было выжжено у Акима Кондратьевича на лбу.

- Когда мы проезжали по деревне, - продолжал он, отвечая на удивленный взгляд княжны, - я обратил внимание на совершенно новый дом, размерами мало уступающий тому, в котором мы находимся сейчас. Еще два таких же, разве что более скромных по размерам, дома я заметил в глубине двора. Уверен, что все три принадлежат этому негодяю и его сыновьям. Все это время он обкрадывал вас, принцесса, пользуясь вашим отсутствием.

- Это похоже на правду, - вынуждена была признать Мария Андреевна, но как я это докажу? Вы же слышали: война, недород, потравы... Теперь этого уже не проверишь, а я не могу обвинять пожилого уважаемого человека на основании ничем не подкрепленных подозрений...

- Три новеньких, с иголочки, дома, - напомнил Мерсье. - Да вы только взгляните на его физиономию! Ведь невооруженным глазом видно, что перед вами проворовавшийся плут, который до смерти рад, что его хозяин умер, и некому потребовать у него отчета. Вас он всерьез не воспринимает, и, не в обиду вам будь сказано, пока что вы делаете все, чтобы оправдать и подтвердить это его мнение.

- Так как же мне быть? - окончательно потерявшись, спросила княжна.

Она чувствовала, что француз прав, и вид старосты, вертевшего головой из стороны в сторону, очевидно пытаясь хоть что-нибудь уловить из разговора, который велся на непонятном для него языке, только укрепил ее в этом мнении. Физиономия у старосты была преподлейшая, а натертые шапкой до красноты глаза оказались совершенно сухими - слишком сухими для человека, который только что горько оплакивал кончину горячо любимого хозяина. Заметив, что на него смотрят, староста поспешно придал своему лицу прежнее выражение глубокой скорби пополам с собачьей преданностью. Это волшебное преображение решило дело, и когда Мерсье, легко поднявшись с табурета, пробормотал: "Позвольте мне, принцесса", - Мария Андреевна молча кивнула и отвернулась к окну.

Француз длинными скользящими шагами приблизился к старосте и без предисловий крепко ухватил его за бороду. "Э?" - удивленно сказал Аким Кондратьевич, все еще пребывавший в блаженной уверенности, что очень своевременная кончина старого князя позволит ему выйти сухим из воды. Этот возглас тут же перешел в сдавленное мычание. Оглянувшись через плечо, княжна увидела Мерсье, который волок грузного старосту в соседнюю комнату, по-прежнему держа его за бороду.

Тяжелая двустворчатая дверь закрылась за ними, и тут же из-за нее донесся короткий сухой треск. Мычание старосты оборвалось, словно обрезанное ножом. "Ой!" - явственно произнес Аким Кондратьевич неожиданным басом. "Ой!" - повторил он, и вслед за этим послышался дробный рассыпчатый грохот, словно кто-то со всего маху швырнул на паркет охапку дров.

Княжна, изо всех сил стиснув зубы, заткнула пальцами уши и отвернулась к окну, чтобы не видеть и не слышать того, что творилось в соседней комнате. Там, за закрытой дверью, учитель танцев Эжен Мерсье занимался тем, что ее дед, князь Александр Николаевич Вязмитинов, полагал делом бесполезным и даже вредным, поскольку считал, что телесные наказания воспитывают в человеке не честь и уважение, а страх, ненависть и подлость. Впрочем, приходилось признать, что воспитывать упомянутые качества в Акиме Кондратьевиче не было никакой нужды: он обладал ими в полной мере.

Это было еще одно открытие, сделанное княжной Марией в тот страшный год: она узнала, что в отношениях между людьми не существует непреложных истин и никогда не бывает полной ясности. Жизнь не стоит на месте, ее законы все время меняются, и правила, которые были верны когда-то, со временем переходят в разряд исключений, а потом и вовсе исчезают без следа. Она горячо любила и глубоко уважала своего деда, но сегодняшний случай убедил ее в том, что возводить каждое сказанное им слово в ранг непреложной истины было бы непростительной ошибкой.

Внезапно обе створки высокой двери с треском распахнулись, и в комнату на четвереньках вбежал Аким Кондратьевич. Борода его торчала клочьями во все стороны, из разбитого носа обильно капало на паркет, под левым глазом наливался всеми цветами радуги обширный синяк, а на лысине багровела свежая ссадина.

- Матушка, - дико тараща глаза, проревел он медвежьим голосом, заступница, не дай пропасть! Что ж он, басурман, де...