Андрей Воронин - Жди меня

Пан Кшиштоф сидел в этом уездном городишке уже целую неделю. Он осел здесь сразу же после того, как проводил Багратиона до его имения, расположенного отсюда в нескольких верстах. За время совместного путешествия ослабленный раной Багратион проникся к своему попутчику самым дружеским расположением, однако пан Кшиштоф ответил на его приглашение поселиться в имении отменно вежливым, но решительным отказом: по мере того как вызванная раной лихорадка отступала и к князю возвращались силы, он начал задавать все больше вопросов, ответить на которые пану Кшиштофу было весьма затруднительно. Вопросы эти касались, в основном, якобы имевшей место службы пана Кшиштофа в N-ском гусарском полку, про который Огинскому было известно только то, что такой полк существовал и был истреблен едва ли не до последнего человека в арьергардном сражении под Смоленском. Более ничего про "свой" полк пан Кшиштоф не знал. Положение осложнялось еще и тем, что Багратион, в отличие от него, принимал участие в Смоленской баталии и легко мог поймать своего менее осведомленного собеседника на лжи. Посему пан Кшиштоф предпочел удалиться в город и там кормить клопов в тесной комнатенке над трактиром, окно которой выходило на немощеную городскую площадь, где бродили грязные голенастые куры да изредка с визгом пробегал, спасаясь от собак, шустрый худой поросенок.

Простая вежливость требовала хотя бы изредка навещать раненого генерала. Визиты эти ужасно тяготили Огинского, но совсем не ездить было чертовски опасно: в узком кругу уездного дворянства мнения составлялись быстро, а пан Кшиштоф еще не был готов покинуть свою клопиную обитель, снова пустившись во все тяжкие. Дело было, конечно же, вовсе не в его ране: красовавшаяся на голове Огинского повязка была такой же фальшивой, как и его офицерский чин. Пан Кшиштоф просто пользовался выпавшей ему передышкой, чтобы осмотреться, перевести дух и решить, что делать дальше. Возвращаться обратно к Мюрату он не хотел: было совершенно очевидно, что маршал более не испытывает к нему никакой симпатии и постарается так или иначе свести пана Кшиштофа в могилу. Для того же чтобы жить без покровительства всемогущего короля Неаполя, в первую очередь требовались деньги, и деньги немалые: пан Кшиштоф привык ограничивать себя во всем, но это вовсе не означало, что такой стиль жизни ему по душе.

Иногда, ворочаясь по вечерам в своей узкой кровати и давя клопов, он с нарастающей тревогой думал о Багратионе. Князь лежал в своем имении, отрезанный стараниями домочадцев от всего внешнего мира, и мысли его наверняка время от времени обращались к нему, пану Кшиштофу Огинскому, и тем мелким, но многочисленным несообразностям, которые можно было без труда отыскать в его легенде. Острый разум боевого генерала рано или поздно должен был даже против собственного желания раскрыть обман, и пан Кшиштоф холодел при мысли о том, каковы будут последствия такого открытия. Одним словом, Кшиштоф Огинский вел сейчас именно тот образ жизни, к которому давно привык, то есть, кривляясь и размахивая руками, балансировал на тоненьком канате между жизнью и смертью; Багратион же был тем неприятным сквозняком, который в любую минуту мог сдуть его с этого каната.

Порой пан Кшиштоф с тоской думал о том, как было бы прекрасно, если бы Багратион в один прекрасный день просто взял да и умер своей смертью. Поначалу, казалось, все к этому и шло, однако закаленный в походах организм князя выстоял, и теперь не оставалось сомнений в том, что болезнь в ближайшее время будет побеждена окончательно. О том, чтобы убить Багратиона, по-прежнему не могло быть и речи: так же, как ранее преданными ему офицерами и солдатами, ныне князь был окружен любящими домочадцами. Для такого предприятия требовался начисто лишенный инстинкта самосохранения безумец наподобие Лакассаня, который, как от души надеялся пан Кшиштоф, навеки остался на Бородинском поле вместе с тысячами своих соотечественников. И, тем не менее, Багратион отчаянно мешал пану Кшиштофу, грозя в любой момент вывести его на чистую воду.

Простившись с князем Зеленским, который покинул его с явным облегчением, Огинский поднялся к себе в номер и, повалившись на кровать, стал всесторонне обдумывать мелькнувшую у него в голове любопытную мысль. Застрелить Багратиона или зарубить его саблей он не мог; попытка отравления, пожалуй, тоже принесла бы гораздо больше неприятностей ему самому, чем его жертве. Таким образом, все традиционные способы убийства отпадали, как чересчур рискованные и ненадежные. После разговора с Зеленским, однако, пан Кшиштоф почувствовал нечто вроде надежды: ему показалось, что похожий на воробья-переростка князь вложил в его руки новое безотказное оружие.