Елена Михалкова: Знак Истинного Пути

Он бросил взгляд на мальчишку, возившегося в грязи, поднялся со скрипнувшего рассохшегося крыльца и открыл дверь. Винтовки не было. Он прошел по сеням, вглядываясь в темные углы – свет тут давно не горел, – но ничего не увидел. Мужчина рассердился, потому что она должна была быть здесь, но в следующую секунду вспомнил, что ночью тоже охранял мальчишку – значит, она должна стоять дома. Он зашел в теплую, протопленную комнату и с облегчением заметил оружие, прислоненное к стене. Оно было незаряженное – это он вспомнил. Утром он разрядил его. Мужчина ласково провел рукой по прикладу, взял винтовку и тут услышал снаружи какой-то звук.

Ему хватило пяти секунд, чтобы загнать патрон в ствол, и еще пяти – чтобы выскочить наружу. Все-таки когда-то он был хорошим бойцом. Он увидел, что по грязному полю мчится человек с развевающимся подолом, а на руках у него кричит что-то мальчишка, которого мужчина должен был охранять. «Я его не догоню, – понял мужчина. – Слишком быстро бежит. На шоссе – машина». Он встал на верхнюю ступеньку крыльца, вскинул винтовку, сделал поправку на ветер и выстрелил.

Выскочивший из «Нивы» первым Бабкин кинулся навстречу Евгении Генриховне, которая несла на руках, крепко прижимая к себе, плачущего Тима. До нее оставалось не больше двадцати метров, когда раздался громкий хлопок, и с черных ветвей липы, росшей посреди поля, с криком взлетела стая грачей. Евгения Генриховна пробежала еще несколько шагов, но на последнем споткнулась и словно нехотя опустилась на землю на колени. Постояла так, а потом медленно начала оседать, оседать… и наконец легла боком в грязь, глядя куда-то мимо подбегающего Сергея.

Звуки становились все тише. Вот и хорошо, потому что Евгения Генриховна уже устала от звуков. Прямо под руками у нее было что-то мягкое, и она знала, что это ее внук, сын ее дочери. Ее мальчик. Она провела цепенеющими пальцами по пушистым белым волосикам, и последней мыслью ее было – хороший Знак.

Человек посмотрел на троих людей, копошившихся возле ребенка, и понял, что они не собираются причинять вреда мальчику. И ладно, потому что патронов оставалось не так много, их следовало экономить. Он спустился с крыльца и пошел по полю, чтобы забрать мальчика обратно.

Бабкин выхватил пистолет, глядя на приближающегося темноволосого мужика с невыразительным лицом, и приготовился стрелять. Тот спокойно дошел до них, но, увидев тело, лежащее на земле, вдруг изменился в лице и бросился к нему. Опустившись рядом с ним, он взвыл и все оставшееся время, пока Сергей с Макаром сажали Наташу с Тимом в машину, пока вызывали и ждали милицию, подвывал, раскачиваясь то вперед, то назад, не видя ничего вокруг, кроме неподвижного тела. Он не заметил, как у него мягко взяли из рук винтовку, не слышал тихого разговора двух сыщиков у себя за спиной. Он понимал лишь одно – что жизнь его окончена, потому что он, как ни старался, все-таки отплатил злом за добро.

Данила Солонцев легким шагом подошел к подъезду, распахнул дверь перед мамашей с коляской и получил в ответ благодарную улыбку и радостное «Спасибо, Данила». Улыбнулся в ответ, хотя на самом деле встреча была ему неприятна.

Эту девушку он давно приметил – такую готовую к тому, чтобы принять его Слово… Она сама еще ничего о том не знала, а он уже увидел, разглядел, представил, как поведет ее, вместе с другими безымянными, очередным путем, приносящим радость и откровение. Не всегда его предвидение оправдывалось, но в данном случае он был совершенно уверен, что оправдается. И вот неудача – за неделю до дня, на который Данила наметил первую с ней беседу , она встретилась с каким-то студентом и молниеносно выскочила за него замуж. А теперь вот уже крутится вокруг дома с коляской – с опухшим лицом, располневшая, заспанная. Была так близка к Свету и променяла его – на что? На животное существование? Данила покачал головой и вызвал лифт.

Отражение в зеркале лифта было прекрасным. Он это знал. И вовсе ни к чему было бы ложное кокетство. Нет, даже не кокетство – хуже! Потому что если Господь наградил тебя таким обликом, не признавать Его прекрасной работы было бы настоящим кощунством. Только кривой шрам на лбу омерзителен. Данила поморщился, глядя на него и вспоминая ту сумасшедшую, которая его оставила. Самое неприятное заключалось, конечно, не в шраме, а в том, что они так и не нашли ее. Даже странно, что она сумела как-то спрятаться от ловцов – в ее-то состоянии, с животом, с ранами….