Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

Однажды я получил записку от Дороти, сестры Уильяма. Текст я помню до сих пор.

«Мой любезный друг, вот я пишу вам, а сама просто убита горем. Вам нужно взять себя в руки и приготовиться узнать печальные новости. В среду вечером у нашей малышки Кэтрин начались судороги. Приступы продолжались до четверти шестого утра, а потом она испустила дух».

Отец помолчал.

— Испустила дух. Как Джейн и Элизабет. После того как Кэтрин похоронили на кладбище рядом с «Голубятней», я ходил туда каждую ночь, ложился на ее могилу и действительно разрывал руками землю, как и сказала та больная женщина. Я готов был отдать свою жизнь, лишь бы вернуть Кэтрин назад. А также Джейн и Элизабет. В самом деле, я бы с радостью умер за то, чтобы они все вернулись к жизни. И еще Энн. Я горевал по Энн. Я оплакивал все потери, которые случились в моей жизни.

Снова и снова писал я о каждой из них. Я изливал свою боль на бумагу, но никогда до сегодняшнего дня никто не слышал, чтобы я рассказывал об этом вслух. До смерти Кэтрин я принимал опиум только периодически, для того чтобы облегчить мучившие меня желудочные и лицевые боли. Но с тех пор это стало частью моей жизни, как и описано в «Исповеди…».

Райан и Беккер стояли молча и никак не выражали своего отношения к рассказу. Однако по их лицам можно было судить, что полицейские потрясены.

Отец посмотрел на темное небо, потом перевел взгляд на неподвижные голые ветви ближайшего дерева.

— Ветер прекратился, — сказал он. — Не исключено, что надвигается буря. Так или иначе, можно утверждать, — и отец показал в направлении севера, — что над Темзой уже собирается ранний туман.

Он повернулся к полицейским.

— Убийца хочет, чтобы он ассоциировался у меня со служанкой, которая била мою умирающую сестренку за то, что та не могла сдержать рвоту. Но моя работа — совсем не рвота. Это попытка осознать ту боль, которая и сделала меня таким, какой я есть. Так же, я надеюсь, и мои читатели поймут, кто они. Убийца нагло извратил мой труд ради своих гнусных целей, и, клянусь Господом, он мне за это заплатит. И еще я заставлю его заплатить за то, что он зверским образом лишил жизни тех пятерых несчастных в лавке.

— И возможно, это не последние его жертвы, — нашел в себе силы произнести Райан.

В первые годы семнадцатого столетия игра с клюшкой и мячом, известная как пэлл-мэлл, [9] Эта игра была предшественницей крикета. получила такое распространение в районе Вестминстер, что в честь нее была даже названа улица. К 1854 году улица Пэлл-Мэлл, расположенная к северу от парка Сент-Джеймс, приобрела несколько иную репутацию. Здесь разместился целый ряд роскошных клубов английских джентльменов, где люди одного круга и одинакового мировоззрения могли покушать, выпить бокал-другой, выкурить хорошую сигару, насладиться тишиной и покоем библиотеки и даже найти себе на время свободную комнату. И если некоторые джентльмены приходили сюда, чтобы отдохнуть от семей, большинство все же привлекали азартные игры.

Существовали клубы для сторонников тех или иных политических партий, религиозных групп, актеров, писателей, художников; практически на любой вкус — лишь бы их члены согласны были заплатить двадцать гиней в качестве вступительного взноса, а потом ежегодно уплачивать по десять гиней. То, что членство в клубах оценивалось именно в гинеях, служило свидетельством их исключительности. Если в свое время гинеи имели хождение в качестве полноправных монет, то теперь они использовались только при выплате гонораров за оказанные профессиональные услуги да как форма оплаты за предметы роскоши. И если человек просил гинею, ему вручали две монеты: один фунт и один шиллинг — чтобы подчеркнуть, что гинея (хотя такая монета уже не находилась в обращении) стоит дороже фунта. [10] Одна гинея равнялась 21 шиллингу, а 1 фунт стерлингов — 20 шиллингам.

В общей сложности на улице Пэлл-Мэлл разместилось ни много ни мало четыре сотни клубов на самые разные вкусы. Как следствие, отдельным клубам нетрудно было соблюдать анонимность и избегать внимания к себе со стороны соседей. Кроме того, джентльмены, не желавшие, чтобы кто-то видел, как они приезжают в клуб или покидают его, могли воспользоваться занавешенными проходами, протянувшимися от проезжей части до входа в некоторые клубы. Подъезжала карета, ее пассажир нырял в такой проход, карета отъезжала, и ни одна живая душа на улице не могла определить личность прибывшего.