Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

— Отец называл меня своим шпионом.

— Вот как? — заинтересовался Беккер.

— В Эдинбурге ему часто приходилось жить вне дома, поскольку он боялся, что его арестуют. Отец скрывался на каких-то тайных квартирах, а я приносила ему еду, а также другие необходимые вещи, такие как перья и чернила. Поскольку люди бейлифа следили за нашим жилищем, я вынуждена была вылезать через окно с задней стороны дома, преодолевать стены и пробираться сквозь дыры в оградах. Когда я приходила в то место, которое отец использовал в качестве убежища, он передавал мне рукопись, чтобы я доставила ее издателю. Но за издателями тоже велась слежка, и мне снова приходилось карабкаться через стены и лазать в окошки. Я доставляла рукопись по назначению, получала плату и возвращалась к отцу. Из тех денег, что я приносила, он забирал самый минимум на собственные нужды, а все остальное велел относить матери.

— Похоже, что у вас было тяжелое детство.

— Вовсе нет! Оно было восхитительное.

Беккер услышал позади быстрые шаги.

— Держитесь рядом, — сказал он девушке.

Готовый к любым сюрпризам констебль обернулся и с удивлением обнаружил, что по тропинке к ним спешит инспектор Райан.

Инспектор был не похож на самого себя. Вместо привычной неряшливой одежды на нем красовалось распахнутое парадное пальто серого цвета, под которым виднелись строгие серые же брюки, такого же цвета жилет и длинный, до колен, пиджак. Если бы не неизменная кепочка, прикрывающая рыжие волосы, он бы мог сойти скорее за чиновника, чем за детектива.

— Все спокойно, — доложил обстановку Беккер.

Но инспектор был мрачнее туч, которые как раз начали закрывать небо.

— Что случилось, инспектор? — спросила Эмили.

— Когда вчера я только встретился с вашим отцом, я бы с удовольствием сделал это, но теперь…

— Сделали что? Я вас не понимаю.

— Мне приказано арестовать его.

— Арестовать? — воскликнула Эмили. — Неужели вы серьезно?

— Серьезнее некуда. Где он?

— Перед нами, — ответил Беккер.

— Но где именно?

— На тропинке. Он… — Констебль повернулся, чтобы показать, где находится Де Квинси. — О господи! Его там нет. Что случилось?

Томас Де Квинси шел по тропинке. Принимая на протяжении десятилетий огромные дозы лауданума, он уже не понимал порой, реальный мир его окружает или наркотическая галлюцинация. Причудливое сочетание всего увиденного в Воксхолл-Гарденс — шпили и купола павильона в восточно-индийском стиле, концертная площадка под открытым небом, жалкий канатоходец, наполняемый теплым воздухом воздушный шар и даже статуя Милтона — настолько было похоже на его вызванные опиумом грезы, что Де Квинси не знал: то ли он видит кошмар наяву, то ли еще спит в постели и видит сон.

Сбитый с толку происходящим, он подумал, что, возможно, вообще не покидал Эдинбург. Не получал загадочного письма, в котором неизвестный обещал — если он приедет в Лондон — поведать, что сталось с Энн. А сильнее всего надеялся, что спит, оттого что это означало бы: никакого жуткого убийства в субботу вечером не произошло и в ближайшем будущем не случится еще более страшного.

Ближняя к входу часть сада была отведена под публичные мероприятия, такие как танцы, театральные постановки, концерты и банкеты. Дальше же начинался настоящий лес — и это в самом центре огромного города! В свое время за лесом тщательно ухаживали, и отдыхающие могли спокойно прогуливаться между деревьями, но с годами отсутствие средств и небрежное отношение привели к тому, что эта часть парка сделалась дикой и непривлекательной. Его друг Вордсворт, безусловно, воспел бы этот лес, но Де Квинси, глядя, как здесь все заросло и сколько повсюду укромных местечек для засады, не на шутку встревожился.

Дополнительное смятение в состояние Де Квинси вносили расположенные среди деревьев искусственные руины известных памятников Древней Греции и Рима, которые, казалось, рухнули под грузом прошедших веков. Колонны Парфенона лежали рядом с обломками Колизея, заросшие сорняками и затянутые вьющимися растениями.

И снова у Де Квинси возникло ощущение, будто все, что он сейчас видит, является результатом действия лауданума. Но сколько бы он ни убеждал себя, что никуда не уезжал из Эдинбурга и просто переживает очередную наркотическую галлюцинацию, он не мог позабыть ни запах, который стоял на месте убийства, ни горе, исказившее лицо брата убитого.

Де Квинси добрел до перекрестка, и перед ним встал выбор: пойти направо, налево или прямо. Не задумываясь почему, он выбрал усыпанную белым гравием тропинку, ведущую налево. Растительность здесь была гуще. Голые, искривленные стволы деревьев и кустарники вплотную приблизились к дорожке. Де Квинси переполняли чувства. Дыхание участилось.