Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти

«Какие меня посещают странные мысли», — подумала она.

Но, как то всегда бывало с новыми идеями, Эмили не стала их отвергать.

— Шон и Джозеф, — провозгласила она и взяла руки мужчин в свои, — мне кажется, можно наконец сказать, что мы друзья.

— Ум лишен способности забывать, — с улыбкой заметил Томас Де Квинси. — Но, должен сказать, это происшествие я всегда буду вспоминать с радостью.

В 1886 году, спустя семьдесят пять лет после убийств на Рэтклифф-хайвей, рабочие газовой компании проводили работы по устройству траншеи для прокладки трубы на пересечении Кэннон и Кэйбл-стрит. На глубине шести футов в самом центре перекрестка они обнаружили скелет. Грудная клетка слева была пробита колом. Поначалу рабочие предположили, что откопали жертву произошедшего много лет назад убийства, но в ходе проведенного полицией расследования выяснилось, что скелет принадлежит Джону Уильямсу, человеку, которого подозревали в совершении убийств на Рэтклифф-хайвей. Он повесился в тюремной камере, и его не успели объявить виновным в зверских преступлениях, буквально парализовавших Лондон и всю Англию за три четверти столетия до того. Кости рук и ног, отдельные ребра были растащены любопытными на сувениры. Владелец таверны на пересечении Кэннон и Кэйбл-стрит демонстрировал посетителям череп убийцы на полке позади барной стойки. Что стало впоследствии с этим черепом, неизвестно.

В течение двенадцати месяцев я жил в Лондоне 1854 года. Подвигнул меня к этому Чарльз Дарвин. Ну или точнее — фильм о нем. Фильм назывался «Творение», и в нем рассказывалось о тяжелой работе Дарвина над его знаменитым произведением «О происхождении видов». Если вы относите себя к ортодоксальным христианам, вероятно, вы желали бы, чтобы он так и не закончил свой труд. Именно этого хотела жена Дарвина. Она твердо была уверена, что его теория эволюции богохульна, и всячески убеждала мужа прекратить работу. Одновременно сам Дарвин испытывал острое чувство вины, — возможно, он, пусть и неосознанно, был повинен в смерти любимой дочери. Дарвин дал добро врачам на терапевтическое вмешательство — гидротерапию, которая, похоже, ускорила неспешное течение болезни и приблизила развязку.

Все это, вместе взятое, вызвало у Дарвина хронические головные боли, учащенное сердцебиение и проблемы с желудком, так что он едва ли мог работать. И вот в этом-то вся соль. Дарвин не осознавал свою вину ни в смерти дочери, ни во все ухудшающихся отношениях с супругой. Мы-то, люди, знакомые с учением Фрейда, понимаем связь, существующую между разумом и телом, но для медицины викторианской Англии середины девятнадцатого века постоянные проблемы Дарвина со здоровьем являлись неразрешимой загадкой.

Кульминация фильма происходит, когда к Дарвину приходит его друг и говорит: «Чарльз, некоторые люди, скажем Де Квинси, придерживаются теории, что на нас влияют наши мысли и чувства, о которых сами мы даже и не знаем».

Мысли и чувства, о которых мы сами не знаем? Звучит совершенно по-фрейдовски. Но работы Фрейда о подсознательном впервые были опубликованы только в девяностые годы, через сорок лет после описываемых событий. На самом же деле теория Де Квинси о том, что сам он именовал «отдельными камерами нашего сознания» (он изобрел и термин «подсознание»), впервые появилась в 1820-е годы, то есть за семьдесят лет до Фрейда.

Эта фраза привлекла мое внимание. Де Квинси? Я припомнил прослушанный давным-давно курс английской литературы девятнадцатого столетия и профессора, который упоминал имя Томаса Де Квинси, но не в качестве предшественника Фрейда, а как печально известного наркомана, который первым в мировой литературе посвятил этому запретному предмету свою скандальную книгу «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум». Профессор пренебрежительно отозвался о Де Квинси как о незначительной фигуре в истории литературы и переключился на повествование о всем известных шедеврах Романской и Викторианской эпох.

Любопытство побудило меня подойти к книжной полке, на которой я до сих пор хранил, подобно барахольщику, учебники за старшие курсы. С учетом того, что рассказывал нам профессор, я не удивился, обнаружив, что Де Квинси в тысячестраничной антологии уделили не более десяти страниц. А вот что меня действительно поразило, это то, что, хотя в издание была включена лишь часть его эссе «Английская почтовая карета», эти несколько страниц оказались полной противоположностью тому, чего следовало ожидать после слов профессора, — они полностью захватили мое внимание.