Инна Тронина - Цинковая свадьба

– Да, я тоже видела, что из дома выносят провизию и пытаются задобрить военных. Вряд ли у них что-то получится. Будет приказ – и начнут стрелять. К тому времени забудут, что голодные, замерзшие люди их ни в чем не обвиняли и даже кормили…

Ты усмехнулся – хищно, удовлетворённо; видимо, представил, какое разочарование ожидает добреньких старушек. Потом опустил ресницы и зажёг очередную, уже шестую сигарету.

– Знаешь, я всё вспоминал тебя… Когда там был, оглядывался по сторонам, прислушивался к доносящимся с улицы звукам… Да, те люди в Доме прекрасно понимают, сколь мощные силы двинуты на разгром. Но всё равно держат последнюю, безнадёжную оборону. Держат при том условии, что у них до сих пор есть выход, альтернативный вариант поведения. В любой момент можно пойти на компромисс, признать свою неправоту, попросить прощения, повиниться, покаяться. Мы никогда с тобой об этом не говорили, но в детстве я жалел, что опоздал родиться. Я жил спокойно, скучно, теряя самое главное. А сегодня мне довелось побывать разом в Брестской крепости, в Севастополе, в Сарагосе и в древнем Козельске. Ты понимаешь, что я имею в виду. Им всё время предлагают сдаться, обещают деньги, хорошее обращение и возможность участвовать в предстоящих выборах. И во все времена осаждённых не только морили голодом и холодом, но и соблазняли, пытались расслабить, завлечь, понравиться им. Старый, как мир, метод кнута и пряника. У Дома «Жёлтый Геббельс», передвижной громкоговоритель, всё время орёт – и днём, и ночью. Когда мы были там, он тоже орал. Обещал, обещал, обещал… Но материально ощущаемая вера в свою правоту, в своё высокое предназначение не позволяет сделать самый разумный, казалось бы, выбор. Получить деньги и уйти, а не быть растерзанными пьяной толпой. И плевать на честь, на совесть – из них шубу не сошьёшь. Я в Доме потерял чувство реальности. Не знаю, как всё это тебе объяснить…

Ты никогда не любил высоких слов, замолк и на сей раз. Долго стоял, затягиваясь сигаретным дымом, смахивая ладонью капли дождя с блестящего бока лимузина. Мимо нас, к Москве и в область, проносились автомобили, и среди них было много военных. Многие водители удивлённо косились в нашу сторону, но не тормозили, проезжали мимо. Над Можайским шоссе висел плотный смог, и почти уже не пахло ни землёй, ни прелой листвой.

– И что же мы будем делать? – жалобно спросила я, понимая, что ты, раз приняв решение, уже не пойдёшь на попятный.

– Давай не скулить, Дашка. Я тебе передам дела, когда вернёмся домой. Думаю, ОНИ на сей раз ещё позволят мне вернуться. Если сочтёшь нужным, объяснишь всё моей матери, возможно, и отцу. Я постараюсь выбрать время и написать ему в Минск. С ним мне всегда было легче общаться, мы лучше понимали друг друга. А мать сначала кричать начнёт, потом заплачет. У меня нет сил всё это видеть и слышать. Детям, умоляю, расскажи обо мне, когда вырастут. Постарайся доказать, что иначе поступить я не мог. У тебя всё получится – ты же специалист.

Я вновь увидела твою светлую, грустную, обречённую улыбку. И опять вздрогнула, потому что не знала, как остановить тебя и уберечь…

Андрей, когда Эрика спрашивает о тебе, я ей отвечаю, что папа погиб на войне. Сейчас так много войн идёт вокруг, что объяснение не выглядит нелепым. Дочка кивает, уходит в свою комнату, но потом возвращается, И спрашивает: «А папа правда убит?» Она как будто помешалась, позабыла, что видела вас с Артуром мёртвыми. Доченька держала на руках нашего кота, медноглазого «перса» Криса, а вы лежали у её ножек, Я не верю, что Эрика, развитая смышлёная шестилетняя девочка, не запомнила тот кошмарный вечер. Скорее всего, она очень хочет понять, почему так получилось. Потом я ей всё объясню, но сейчас не детский язык сей сюжет не перевести…

Через четыре дня после памятного разговора на Можайском шоссе наступил день нашей «цинковой» свадьбы. Я только что выключила кофеварку и услышала, что ты сильно хлопнул входной дверью. Я не слышала танковой стрельбы, не могла включить телевизор; но ощущала её каждой клеточкой своего тела. Стреляли на Пресне, а страдала я в Кунцево.

Я знала, что ты обязательно должен быть там. Если не в самом Доме, то где-то поблизости. Ведь ты ещё раз навестил «сидельцев», уже без меня. Вернулся молчаливый и умиротворённый, и я чувствовала, что с твоей души упал тяжкий груз. Ты принял последнее и самое важное в своей жизни решение – не финансировать бойню в Москве. Не помогать проходимцам всех мастей руками Президента-самодура расправляться с демократически избранным парламентом…