Влад Ревзин - Крон

– А не слишком много крови только для того, чтобы отобрать кафе?

– Тот человек предполагает, что это была показательная акция, на кону стоял район влияния со ста двадцатью тысячами жителей. Куча общепита, магазины, таксопарк. А кровь… кто в середине девяностых смотрел на кровь?

– И подполковник…

– Слава предложил гражданину мой контактный номер телефона.

– И гражданин готов раскошелиться?

Крон потер затылок и страдальчески сморщился:

– Уже. Пятьдесят тысяч. Задаток, подчеркиваю.

– Рискну предположить, кто этот гражданин. – Александра щелкнула пальцами.– Это, – противник Шоты Папишвили по избирательному участку, да?

– Ты права, увы. Виталий Всеволодович Панченко, действующий представитель народа по соответствующему округу.

– А собственно, почему появился этот слуга народа? Ждал, когда выстрелит ружье?

– Почти. – Крон нащупал стакан с водой и отпил глоток.– Слава Лунгул никогда не держит яйца в одной корзинке, и резво подторговывает компроматом, где может. Не удивлюсь, если Шоте он продал что- нибудь также резко пахнущее, в чем измазана визитка Панченко.

– Все равно не понимаю.

– Ты удивляешься, почему именно Панченко получил информацию о ружье? Как я уже сказал, подполковник активно ищет грязь для Панченко, а во-вторых, и это абсолютно конфиденциально, – сам Панченко в свое время был рядовым бойцом, то ли в той же самой группировке, то ли в конкурировавшей с ней бандой. Шота в то время якобы был бригадиром по рэкету, и правой рукой лидера группировки. Так что сам, конечно, не стрелял.

Александра покачал головой:

– Хорош у нас депутатский корпус, надо сказать. Куда катится Украина?

– Туда же куда и остальные. Только мы начали катиться несколько позже, лет эдак на восемьдесят.

– И вы, наплевав на свои принципы, станете топить одного бандюка на радость другому?

– Саша, не надо меня оскорблять. Если я докажу причастность Шоты к расстрелу в 96м, это послужит целям всеобщей справедливости, не так ли. Если Панченко был рядовым бандитом, это еще не значит, что на нем кровь, да и предположений у нас нет никаких. К тому же не он наша цель в этом деле.

Он остановился и, усмехнувшись, добавил:

– Глупо было бы предположить, что можно найти всех виноватых, убивавших и насиловавших в безвременье девяностых. Но неужели ты на секунду можешь подумать, что если мы нароем что-либо на самого Панченко, я оставлю это тлеть в своем сейфе?! Мы не платные цепные юристы, мы третья власть! Мы элита! Поняла, Александра?

– Эк вас понесло с бодуна, Евгений Карлович.

Виктор Черпаков тридцать лет прожил в пятиэтажной хрущевке, в полукилометре от уреза воды, в неуютной, захламленной квартире. В подъезде пахло кошками и газом, подниматься приходилось мимо обшарпанных дверей из стальных листов.

Его жена оказалась полной одышливой женщиной, щеголявшей в грязном заношенном халате, заплаканная и сердитая. Она еще не пришла в себя после похорон, но решительно согласилась на беседу, особенно разглядев купюру, осторожно положенную Александрой на скатерть.

– Ирина Сергеевна, – спрашивала журналистка, осторожно нащупывая направление своего допроса.– Виктор Семенович часто ходил на охоту в последнее время?

– Нет, конечно, – ответила пожилая женщина. – Все стало дорого, и лицензия, и патроны с дробью, так он больше по рыбалке. Посчитай, лет семь как не был. А раньше приносил, дичь-то, мясо, в сезон не переводилось. Да и не в сезон…

Она подмигнула припухшим глазом, но тут же сморщилась и шмыгнула носом:

– Зайцев приносил, птиц, а вот как вышло, сам из себя дичь сделал.

Она приноровилась зареветь, и Александра срочно спросила:

– А почему он это сделал, вы не знаете?

Ирина Сергеевна приостановилась и с удивлением посмотрела на собеседницу.

– Так пил же Виктор, не просыхал.

– Вы думаете, это из-за водки?

– Ну да. Запойный был мой муженек. И как выпьет, все смысл жизни ищет. Из-за правды то кассиру рожу набьет, то на футболе подерется так, что глаз не видно, да что там говорить…

– Сильно употреблял? – участливо спросила Александра.

– Ох, сильно, милая, до зеленых чертей. В 99-м лечила я его, да что толку. Через неделю по новой запил. Вот и загрустил милок мой, жалко ему, видите ли, меня стало, что мне жизнь загубил, и – бабах!

– Он что, вас предупредил?

– Почти что. Дня три гундел на эту тему, кис да скис, обещал все решить одним ударом. А как пошла я за хлебом, он и стрельнулся.