Егор Медведев - Драконий интенсив. Насколько быстро ты потеряешь человечность?

– Федотов, ты там не уснул на штурвале? Сейчас в штопор уйдешь! – выругался командир, глядя как самолет ведомого периодически клюет носом. Халтурить стали товарищи инструктора, ускоряют обучение. Оно и понятно – война… В его годы с таким налетом к боевой машине даже бы не подпустили, а тут нате вам…

– Заканчиваем облет и возвращаемся на базу!

Небо оставалось спокойным. На земле тоже никаких перемещений солдат и техники не наблюдалось. Да и не должны они здесь быть. Этот участок фронта был относительно тихим, поэтому сюда и направляли неопытных выпускников летного училища. Чтобы пообвыкли малость, да и опыта поднабрались. А как иначе, не сразу же в пекло ребят посылать? Хотя те и рвались. Обижались даже, когда попадали сюда, а не сразу – под Сталинград. Вот и приходилось Георгию Васильевичу, капитану Шестой воздушной армии, втолковывать ребятам что да как, учить их уму разуму. Хотя самому еще было слегка за тридцать.

– Кажется, немцы! – послышался в динамике приглушенный голос Петренко.

Подающий надежды летчик, Петр Петренко. Георгий иногда узнавал в нем самого себя: молодого, азартного, упивающимся полетом. Его не могла удержать никакая сила притяжения, если его звало само небо.

Теперь Коваленко и сам заметил приближающиеся черные точки. Их тоже было трое: два «юнкерса» и «мессер». «В другой раз встретиться бы с ними, когда за ним стояли бы не зеленые юнцы, а проверенные боевые товарищи. Да хоть бы и один!» – со злостью подумал Георгий.

– В бой не вступать! – крикнул он в рацию. – Возвращайтесь за помощью, попробую их увести!

Георгий прекрасно понимал, что никакую помощь привести они не успеют – сейчас важнее было заставить их уйти, и что еще важнее – предупредить аэродром.

Немецкие самолеты открыли огонь. Для прицельной стрельбы они были еще слишком далеко. Скорее, это было приглашением к бою, вызовом. Георгию вспомнилась Испания, где он успел немного повоевать. Тогда фашистские самолеты сами пытались уйти, едва заметив советские «И-16», несмотря на равенство сил. А теперь… поднаторели, что-ли… Тут ему пришлось крепко выругаться. Петренко словно бы не слышал его приказа. Неуклонно продолжал вести самолет на неприятеля, также открывая огонь. Принял вызов. «Дурак!»

– Немедленно вернись! Это приказ! – продолжал орать в рацию Георгий, и уже понимал, что поздно. Боя не избежать. Он видел, как Федотов, покинув строй, бросился на помощь. Скрежетнул зубами. Все валилось к чертовой матери! Неподчинение приказу в военное время это – трибунал. Конечно, под расстрел он их не отдаст, но, если удастся вернуться живыми, обязательно накажет, на две недели отстранит от полетов! Но теперь, не бросать же их!

Капитан взял курс на «мессер», который шел, как и он, посреди клина. Его легонький «ишачок», уклоняясь от пулеметных очередей, направился в лобовую. Вся надежда была на маневренность и пушки. Если упустить «мессер», тот уйдет на недоступную им высоту, и оттуда расстреляет поочереди, как курят. Георгий открыл заградительный огонь. Попасть практически невозможно, но попытаться нужно! Подойти поближе, совершить крутой вираж, и сесть на хвост. Краем глаза заметил дымящийся «Юнкерс». Тот падал, вращаясь вокруг оси. Зря, он, наверное, ругал инструкторов, птенцы-то уже умеют клеваться!

И еще он понял, что они попали. Серьезно и основательно! За разведчиками следовало шесть бомбардировщиков и три сопровождающих истребителя. Наверняка летели бомбить аэродром! Размышлять было некогда, задачу они с треском провалили: проморгали противника, штаб не предупредили. Оставалось одно: попытаться остановить их своими силами или смыть позор кровью. Как можно меньше бомб должно долететь до аэродрома! Хорош, гусь! Размечтался, расслабился! Ладно юнцы, но ты-то… стреляный воробей!

Георгию удалось развернуться и выпустить очередь по мессеру. Пули прошли по обшивке правого крыла, не причинив, однако, заметного вреда. Немца качнуло, но он смог выровнять машину и стал резко подниматься, почти вертикально. Теперь его не догнать!

Сзади уже открыли стрельбу подходившие истребители. Положение становилось критическим. Коваленко огляделся, его ведомые еще держались. Ничего, поживем еще! Злая волна холодом прошлась по телу.

«Хорошо, что это случится в небе, – вдруг спокойно подумалось ему. – Ребят жалко, конечно, жизни еще не видели!». Но смерть в воздухе не казалось ему столь страшной, как если бы на земле. «Здесь мы в своей стихии, в своем мире! Только здесь мы и жили по-настоящему. По ошибке родились внизу, но умрем здесь, где и должны! Пусть небо примет нас, пусть мы останемся в нем навсегда! Но пусть мы покинем этот грешный мир не одни!». Капитан сам не знал, к кому обращается. Не к богу, конечно, – его нет! Наверное, к самому Небу.