Клер Макинтош - Личный мотив

Что-то грохочет, и я понимаю, что это стук откинувшейся створки окошка посредине двери, куда просунулась чья-то рука с пластмассовым подносом.

– Пошевеливайтесь, я не могу торчать тут весь день.

Я беру поднос.

– Можно мне что-нибудь от головной боли?

По другую сторону окошка стоит надзирательница; ее лица не видно, я вижу только черную униформу и выбившуюся прядь светлых волос.

– Доктора здесь нет. Придется подождать, пока вас повезут в суд.

Она не успела толком договорить, как окошко звонко захлопывается, и звук этот эхом отдается в камере, после чего я слышу удаляющиеся шаги.

Я сажусь на кровать и пью чай, который пролился на поднос. Он едва теплый и очень сладкий, но я все равно жадно выпиваю его, только сейчас сообразив, что ничего не ела и не пила со вчерашнего дня. Завтрак представляет собой сосиску с бобами в пластиковом контейнере, предназначенном для разогревания в микроволновке. Края пластика оплавились, а бобы покрыты коркой ярко-оранжевого соуса. Я оставляю все это на подносе и иду в туалет. Сиденья здесь нет, только металлическая раковина унитаза, накрытая листками шершавой бумаги. Я торопливо делаю свои дела, стараясь успеть, прежде чем вернется надзирательница.

Ко времени, когда я вновь слышу в коридоре шаги, еда давно остыла. У моей камеры шаги затихают, я слышу звон ключей, после чего тяжелая дверь распахивается и я вижу перед собой угрюмую девушку, которой едва исполнилось двадцать. По черной униформе и засаленным светлым волосам я догадываюсь, что это надзирательница, которая приносила мне завтрак, и я показываю ей на стоящий на моей кровати поднос.

– Боюсь, я не могу это есть.

– Меня это не удивляет, – фыркнув от смеха, говорит надзирательница. – Я сама бы не прикоснулась к этому, даже если бы умирала с голоду.

Я сижу на металлической скамье напротив стойки проходной изолятора и надеваю ботинки. Здесь еще трое, все они мужчины, и все одеты в настолько похожие тренировочные брюки и куртки с капюшонами, что сначала мне кажется, будто это какая-то униформа. Они сгорбившись сидят вдоль стены, чувствуя себя как дома в такой же степени, в какой я ощущаю себя явно не в своей тарелке. Обернувшись, я вижу на стене у нас над головой море записок, но все они какие-то бессмысленные. Здесь информация об адвокатах, переводчиках, правонарушениях, «принятых к рассмотрению». Предполагается, что я должна понимать, что происходит? Каждый раз, когда накатывает новая волна страха, я напоминаю себе, что совершила, и говорю, что не имею права бояться.

Мы ждем с полчаса или даже больше, когда раздается сигнал зуммера и сержант поднимает глаза на монитор камеры наблюдения на стене, где сейчас виден большой белый грузовик.

– Ваш лимузин подан, ребята, – говорит он.

Парнишка рядом со мной цыкает сквозь зубы и бормочет под нос что-то, чего я не могу разобрать – да и не хочу.

Сержант из изолятора открывает дверь для двух офицеров службы сопровождения.

– Сегодня четверо для вас, Эш, – говорит он офицеру-мужчине. – Слушай, похоже, твой «Манчестер Сити» вчера вечером хорошенько потрепали, а?

Он качает головой – вроде бы сочувственно, но при этом широко улыбается, – и тот, кого он назвал Эшем, благодушно бьет его кулаком в плечо.

– Придет и на нашу улицу праздник, – говорит он и оглядывает всех нас. – Бумаги на этих готовы?

Пока мужчины продолжают болтать о футболе, ко мне подходит офицер-женщина.

– Все в порядке, дорогая? – спрашивает она.

Она полная, выглядит как-то по-матерински, что плохо сочетается с ее униформой, и я вдруг испытываю нелепое желание расплакаться. Она велит мне встать и проводит ладонью по моим рукам, спине и ногам. Палец ее скользит по внутренней поверхности моего пояса, прощупывает через рубашку резинку лифчика. Я вижу, как парни на скамье подталкивают друг друга локтями, и чувствую себя незащищенной настолько, будто стою перед ними голая. Женщина наручниками пристегивает мою правую руку к своей левой и выводит меня на улицу.

Нас везут в суд в грузовике с перегородками, который напоминает мне фургоны для перевозки лошадей на окружных ярмарках, куда мама возила нас с Евой. Мне с трудом удается усидеть на узкой лавочке, когда грузовик круто поворачивает; запястья мои прикованы к цепи, которая идет через всю ширину нашего бокса. Ограниченность пространства вызывает у меня клаустрофобию, и я смотрю в мутное стекло окошка, где калейдоскопом форм и красок проскакивают здания Бристоля. Я пытаюсь сориентироваться во всех этих поворотах, но движение меня укачивает, и я закрываю глаза, прислонившись лбом к прохладному стеклу.