Клер Макинтош - Личный мотив

Его голос звучит не осуждающе – просто смущенно.

– Потому что кто-то должен был ответить за то, что произошло, – говорю я. – Кто-то должен был предстать перед судом, чтобы мать Джейкоба могла спать по ночам, зная, что кто-то заплатил за смерть ее сына.

– Но не ты, Дженна.

Перед уходом я спросила ДИ Стивенса, что они скажут матери Джейкоба, на глазах которой развалился суд над человеком, который, как она считала, был убийцей ее сына.

– Подождем, пока виновный окажется за решеткой, – ответил он, – а потом все ей объясним.

Теперь я понимаю: мои действия означают, что ей придется пережить все это еще раз.

– В шкатулке с твоим паспортом, – неожиданно говорит Патрик, – я видел детскую игрушку. – Он умолкает, так и не оформив свой вопрос в слова.

– Она принадлежала моему сыну, – говорю я, – Бену. Я была в ужасе, когда забеременела. Я думала, что это приведет Иена в ярость, но он был в восторге. Он сказал, что это все изменит, и я была уверена, что он сожалел, что так обходился со мной, хотя он мне этого никогда не говорил. Я думала, что ребенок может стать для нас поворотным пунктом, что он заставит Иена понять, что мы могли бы быть счастливы вместе. Как настоящая семья.

– Но этого не произошло.

– Нет, – говорю я, – не произошло. Поначалу он меня буквально на руках носил. Был ужасно внимателен ко мне, все время говорил, что я должна есть, а чего не должна. Но по мере того, как рос мой живот, он отстранялся все дальше и дальше. Казалось, он ненавидит мою беременность, даже возмущен ею. Когда я была на седьмом месяце, то случайно прижгла утюгом его рубашку, когда гладила ее. Глупо с моей стороны… Я пошла ответить на телефонный звонок и отвлеклась, а когда заметила, было уже поздно… Иен был в бешенстве. Он сильно ударил меня кулаком в живот, и у меня началось кровотечение.

Патрик съезжает на обочину и выключает мотор. Я смотрю на пустырь у дороги. Мусорный бак переполнен, и ветер носит выброшенную обертку продуктов.

– Иен вызвал скорую. Сказал им, что я упала. Думаю, никто ему не поверил, но что они могли сделать? К моменту, когда мы доехали до больницы, кровотечение прекратилось, но еще до УЗИ я знала, что ребенок умер. Я это чувствовала. Они предложили мне кесарево, но я не хотела, чтобы его извлекали из меня таким образом. Я хотела его родить.

Патрик протягивает руку, но я не могу сейчас прикасаться к нему, и рука беспомощно опускается на сиденье.

– Они дали мне лекарство, чтобы искусственно вызвать роды, и я ждала своей очереди в палате вместе с другими женщинами. Мы прошли через это вместе: первые схватки, энтонокс [18] Ингаляционная смесь из кислорода и оксида азота для обезболивания при родах. , проверки акушерок и врачей. Единственная разница заключалась в том, что мой ребенок был уже мертв. Когда меня наконец повезли на каталке в родзал, женщина с соседней койки помахала мне рукой и пожелала удачи. Во время родов Иен был рядом, и хотя я ненавидела его за то, что он сделал, тужась, я держала его руку, а потом позволила поцеловать себя в лоб, потому что никого другого, кроме него, у меня не было. Думать я могла только о том, что если бы я тогда не прижгла утюгом рубашку, то Бен был бы сейчас жив.

Меня начинает трясти, и я зажимаю ладони между коленями, чтобы унять дрожь. Еще много недель после того, как Бен умер, тело пыталось обмануть меня, чтобы я думала, что я мама. Молоко жгло мне соски, и когда я стояла под душем и массировала грудь, чтобы снять это давление, от горячей воды исходил сладковатый запах материнского молока. Я как-то раз подняла глаза и увидела, что за мной через дверь ванной следит Иен. Живот мой был еще округлым после беременности, кожа обвисшая и растянутая. На опухшей груди проступали голубые вены, а по телу тонкой струйкой стекало молоко. Прежде чем он отвернулся, я заметила на его лице отвращение.

Я пыталась поговорить с ним о Бене. Всего один раз, когда боль от потери была такой сильной, что я едва могла переставлять ноги. Мне нужно было поделиться своим горем с кем-то – хоть с кем-нибудь! – а к тому времени у меня уже не было никого, с кем можно было поговорить. Но он прервал меня на полуслове. «Этого не было, – сказал он. – Того ребенка никогда не существовало». Может, Бен и не дышал еще, но он жил. Жил во мне, потреблял мой кислород и ел мою пищу – он был частью меня. Но я больше никогда о нем не говорила.

Я не могу смотреть на Патрика. Но раз уж начала, я не могу остановиться, и слова сами вырываются из меня наружу.