Руслан Белов - Клуб маньяков

Третий, - мужичок с ноготок с окладистой бородой, в стеганом среднеазиатском халате и остроносых калошах, - сидел спиной ко мне. Подойдя поближе, я увидел, что у него на запястье сидит небольшая (размером со среднюю ворону) хищная птица с загнутым вниз противным клювом. На голове у нее был колпак. Заметив мое внимание, мужичок с ноготок снял его и, то ли сапсан, то ли коршун (я не силен в птичьей систематике), молниеносно слетел на Фархада, вцепился когтями ему в живот, прикрытый футболкой (вся в пятнах крови, изодранная предыдущими налетами) и принялся яростно клевать куда попало. Лисенок, испугавшись сотрапезника, подался назад и нехотя спрятаться меж колен своего хозяина. А вот кобра чуть не оплошала - не успела ее голова показаться из горшка, как птица, забыв о Фархаде, бросилась на ненавистную ей тварь...

- Вот такой у нас зоологический аттракцион, понимаешь, - сказал Харон, подойдя и положив мне руку на плечо. - Я позаимствовал его на время у моего друга Абубакра-бея, местного вождя. Но тебе предстоит другое испытание животные, к сожалению, уже почти насытились.

Я ударил его локтем в печень, сокольничему досталось правой в висок, заклинатель змей получил носком ботинка в подбородок, а плешивый и со струпьями на голове, ну, тот, который был с лисенком, вырубил меня. Не знаю, чем он меня ударил, но, когда я очнулся, на лбу у меня хозяйничала огромная кровоточащая шишка.

Но были и приятные новости. Оказывается, сокольничий весьма неодобрительно отнесся к удару в висок и скоропостижно скончался. А заклинатель змей сидел в углу пещеры с переломанной челюстью. Сидел с переломанной челюстью благодаря моему любимому преподавателю, профессору, доктору геолого-минералогических наук Дине Михайловне Чедия. Как-то на третьем курсе, на лекции по палеонтологии она сказала, что у человека на седловине нижней челюсти от древних предков (кажется, от рыб, сейчас точно не помню) осталась редуцированная хрящевая перемычка, сказала и посоветовала в случае необходимости бить прямо в нее - сломается моментом.

Увидев, что я очнулся, Харон подошел ко мне, сел на корточки и принялся смотреть в глаза. Оценивал, наверное, мой морально-волевой уровень.

- Со второй попытки я от твоей шайки оставлю только рожки да ножки, выцедил я.

- Верю, - закивал он головой. - И потому постараюсь, чтобы ее не было. Так с чего начнем?

- А может не надо? Не люблю я эти пытки, прямо воротит... Фархада отвезли к посту?

Харон уставился в горизонт и сказал: "Да".

- Это вы зря... Он же солдат сюда приведет.

- Не приведет... Он умер.

- Умер? Жалко парня... - представив Фархада мертвым, искренне посочувствовал я. - Не вредный был человек, мягкий. Так бедняга и не успел себе на жену и дом накопить...

- Он уже среди гурий небесных тусуется и дом ему теперь не к чему...

- И то правда. Жаль, что я не мусульманин.

- Это мы тебе быстро устроим, - усмехнулся Харон и, достав нож из ножен, провел подушечкой большого пальца по острию.

Нож был остр, как бритва и у меня в паху все съежилось.

- Расстегивай, давай, ширинку, - сказал бандит, насладившись моей оторопью.

- Да ладно уж... - махнул я рукой. - Перебьюсь как-нибудь без гурий, тем более, что спать с девственницами - это сплошная тоска.

И поспешил перевести разговор на другую тему:

- Ахмед не вернулся?

- Нет, он позвонил... Губернатор теперь все знает. Требует свидетельств, что ты жив...

- На камеру снимать будешь?

- Да, - ответил Харон, профессиональным взглядом оценивая мою фотогеничность.

- Я плохо получаюсь...

- Да, ты прав, видел тебя по захеданскому телевидению. Но это не страшно. Даже наоборот, хорошо. Ну, так с чего начнем?

- Давай с лисенка... - решил я поберечь нос и печень. - Он, что, дрессированный у вас?

- Да, человечиной его кормим. Но не часто, сам понимаешь, не каждый день такая удача, и потому он вечно голодный...

- Ну, валяйте тогда. Только у меня просьба - лица и половых органов не трогайте. Не надо сердить мою жену.

- Я звонил ей недавно... Она о том же просила. Сказала: "Оставьте их для меня".

- Шутишь?

- Как хочешь, - равнодушно пожал плечами Харон, и сделал приглашающий жест плешивому. Тот встал, с превеликой осторожностью достал из брезентового мешка лисенка и подошел ко мне.

Если сказать, что я чувствовал себя не в своей тарелке, значит, ничего не сказать. С давних пор я относился к боли без особого трепета - знал, что терпеть ее можно достаточно долго. И если загнать страх быть искалеченным куда подальше, то боль перестает восприниматься, как нечто ужасное.