Руслан Белов - Муха в розовом алмазе

- Ты-то понимаешь, что он вам с Веретенниковым про бомбу рассказывал, только потому, что решил вас убить? Еще тогда решил?

- Понимаю, конечно. Решил убить или сделать своими единомышленниками... И я...

Сашка замолчал, недоговорив. С полминуты он, сморщившись, ощупывал больную ногу; затем продолжил:

- А насчет того, кто Баклажана с Полковником убил, и кто мину ставил, есть у меня одна мыслишка, но я позже тебе ее озвучу.

Сашка еще что-то хотел сказать по поводу своих догадок, но в штреке (со стороны пищеблока) послышались шаги.

- Слышишь? Это Валерка с Лейлой идут... - сказал он завистливо.

- Ты и шаги различаешь Чингачгук Большой Змей? - засмеялся я.

- Различаю, различаю, - буркнул Сашка и, придвинувшись, зашептал мне в ухо:

- Так, значит, договорились насчет Синичкиной? И еще этот Веретенников... Мне отец про таких рассказывал... Вот ты - открытый, душа нараспашку, всегда можно догадаться, о чем ты думаешь, и что собираешься делать, да и догадываться не надо - сам скажешь или проболтаешься. А этот расчетливый! Он все рассчитает, где надо скажет, где надо дернет, где надо стукнет... Бойся его! Ты с ним не одну ведро водки выпил, но не знаешь, что с двойным дном он человек. Вот увидишь, следующий выход - его.

***

Мне ничего не оставалось делать, как недоуменно пожать плечами и налить себе вина. В тот момент, когда Веретенников с Лейлой входили в кают-компанию, стакан был у моих губ. Выпив, я посмотрел на парочку и попытался осмыслить слова Кучкина. Но тщетно - впитавшийся в кровь алкоголь окрасил все вокруг в лирические тона, и мне расхотелось думать. К тому же со стороны гарема уже минут десять доносилось бренчанье дутара - заунывное, расслабляющее, настраивающее на бессмысленное валяние на коврах. И, поддавшись вину и звукам, я откинулся на подушки, прикрыл веки и стал наблюдать за Валерой и Лейлой.

...Валерка, казалось, забыл обо всем на свете. В кругах, в которых он вращался, легче было встретить кистеперую акулу, нежели непосредственную женщину, а Лейла была богиней непосредственности. Ямочки на щечках, глаза, всегда смеющиеся, раскованное тело; тело, живое продолжение глаз; тело готовое смеяться, убегать и бросаться в объятия. Лейла... Это имя так много мне напоминало...

Давным-давно мы ходили с Сережкой Кивелиди на Уч-Кадо за самородным золотом. Со мной была любимая девушка, полуфранцуженка-полуперсиянка Лейла, ну, не такая непосредственная, как эта, все-таки уроженка Ирана... О, господи, как я ее любил! Как она любила! Нежно, преданно, от неба до земли... А я таскал ее за собой и, в конце концов, она привыкла бояться, поняла, что страх для меня - это подтверждение бытия...

Да, поняла, но продолжала любить так же безотчетно, как безотчетно висит одинокое яблоко на сотрясаемой осенним ветром ветви... А потом ее изнасиловал бандит, изнасиловал, чтобы изнасиловать меня... Меня. Через неделю выяснилось, что она беременна. И мы расстались, она уехала от меня, уехала, чтобы я не знал, от кого ребенок... И я согласился не знать... Вне зависимости от того, чьи гены, мои или его, вошли в ребенка, мы оба - его родители. Я, не прикрепившийся ни к чему человек, и он, убийца и насильник. Мы с ним две стороны одной монеты, монеты, удел которой - лежать на мостовой, на дороге, на большой дороге... И звенеть лишь от случайного прикосновения колеса судьбы и или просто сапога прохожего.

А эта подземная Лейла, как нашептал Сашка, сбежала из города, от мужа, избивавшего ее ежедневно. В Ягнобской долине ее чуть было не отловили и не отправили домой. Но она спряталась у Али-Бабая.

В бутылке еще оставалось. Я привстал, схватил, надежную, как рука друга, налил. И сказал Веретенникову, позавидовав его лучащимся глазам:

- Тебе, как джентльмену, придется взять ее с собой в Москву...

- И возьму! - ответил Веретенников нетвердо. - Ты знаешь, эта такая женщина... Я умру, если узнаю, что завтра ее не будет рядом со мной.

- Ой, как ты заговорил! - присвистнул я. - Ты, сухой эгоист! Это же надо, как я удивлен!

- Да, заговорил. И знаешь, я благодарен тебе за то, что ты затащил меня в эту беспросветную задницу! Все женщины, в которых я влюблялся, не стоят и одного ее волоска.

- Возможно... Но, тем не менее, в Москве ты побежишь в свою привычную квартиру и будешь жить в ней в привычной обстановке, с привычными людьми вокруг, будешь жить, потому что поймешь, что иная жизнь чревата болезненными воспалениями чувств, поймешь, что сердце твое может когда-нибудь привыкнуть биться учащенно и будет требовать все больше и больше впечатлений, и ты не сможешь более ходить в офис и есть гамбургеры с низким содержанием холестерина и нитратов, ты поймешь, что среди городских звезд и знаменитостей очень мало действительно интересных людей, поймешь, что светские красавицы сделаны из бумаги, в лучшем случае оберточной...