Лариса Королева - Виновные назначены

– Я с Сизарёвым целовалась!

– Когда это ты успела?

– Что значит, когда? Всю ночь напролёт!

Люба, которая сама целовалась с Серёжкой Топорковым, конечно же, ничего не заметила и недоумённо спросила:

– Ну? И чего так реветь-то?

– Да как ты не понимаешь? Он же меня не любит, а теперь ещё и уважать перестанет. Я для него всего лишь «девочка на вечер». Не могу так, не хочу!

Как позже выяснилось, Ирка Калинюк в ту ночь, как золотая рыбка, безнадёжно трепыхалась в цепких объятиях своего соседа по лестничной клетке Коли Прокудина и также потеряла статус нецелованной. В моём дневнике появилась такая запись: «Таким образом, три девицы из нашей четвёрки согрешили, и лишь Наташку Переверзеву черти в аду будут поджаривать за двойки».

Очередная веха наших с тобой непростых отношений развивалась по принципу, о котором я просила под самое утро новогодней ночи:

– Давай договоримся: ничего у нас не было. Всё забыли.

Сказано это было вовсе не потому, что я не хотела продолжения, а оттого, что боялась стать нелюбимой игрушкой. Ты честно выполнял мою просьбу, а я всё больше убеждалась: равнодушен! На двух вечеринках подряд ты ко мне вообще не подходил, а на третьей, когда я стояла одна на балконе, вышел, постоял рядом, закурил и сказал:

– Мы уже два вечера не танцевали.

– А кто в этом виноват?

– Конечно, я. Вот ищу тебя, а ты прячешься… Ты странная такая, необычная. Посмотри, сколько вокруг домов, сколько в них горящих окошек, сколько за каждым живёт людей, и ни у одного из них нет таких мыслей, как у тебя.

– Почему?

– Тебе видней, почему, – обнял меня, коснулся губами открытой шеи, и всё опять покатилось по наклонной плоскости.

Конечно, я говорила:

– Отстань, не смей, я же тебе не нравлюсь!

– Это не так. Ты красивая.

– Заметил!

– Ну, лучше поздно.

Я тянулась к тебе и отталкивала, под гипнозом двигаясь навстречу, как кролик к удаву, и испуганно убегая прочь, как лиса от волка. Так продолжалось до самого последнего звонка, после которого мы забрели в какие-то кушери, где валялись заброшенные бетонные строительные трубы, и на одну из них уселись. Когда ты пытался залезть в вырез моей блузки, я била тебя по щекам и тут же сама целовала. И то, и другое получалось неубедительно, первое – ввиду жалости, второе – из-за неумения…

В конце десятого класса, как гром среди ясного неба пришло известие, о том, что наш Михаил Захарович уезжает в Израиль. Навсегда. И только ждёт выпускных экзаменов, чтобы «довести класс». И это в восемьдесят первом году! Нет, мы, конечно, знали, что где-то там далеко бывают негодные изменники, которые Родину предают. Но что бы так вот рядом с нами, да ещё наш правильный учитель математики и любимый классный руководитель! Поговаривали, он получил в наследство бензоколонку, что вообще звучало дико. Ну, где русская школа – а где еврейский бензин?! Тогда и слово-то «бизнес» было ругательным, по крайней мере, непонятным… Потом, когда в начале девяностых иммигрировал Аркадий Лисовский, никто уже не удивился. Он умер в Хайфе от инфаркта. А вот о Михаиле Захаровиче мы так никогда больше ничего и не услышали.

Впрочем, всю последнюю четверть, во время консультаций по предметам и выпускных экзаменов мне не было дела ни до кого на свете, даже до самой себя. Я просто физически ощущала, что умираю в преддверии скорой разлуки. По мере приближения выпускного бала, календарь отмеренной мне жизни неуклонно сокращался – ибо, что же будет за жизнь! В школу я приходила только для того, чтобы видеть и слышать тебя, понимая, что вскоре буду лишена такой возможности. А после уроков возвращалась домой безмерно уставшей, разбитой, больной, и сразу же ложилась спать. Вечером наскоро делала уроки – и снова спать. Сама поражалась, как можно большую часть суток проводить в бессознательном состоянии, но, по-видимому, молодой организм таким образом боролся с затянувшимся стрессом.

Из общей пачки фотографий, сделанных для виньетки, я украла твою и запрятала её в потайном отделении письменного стола, где хранила дневники. Папа однажды заметил: «Лара, ты не живёшь, а занимаешься воспоминаниями!». Если бы он знал, что последняя запись гласила: «Хочу всё забыть! Хочу умереть».

К выпускному вечеру девчонки готовились как к свадьбе, а у меня в голове стучало: «Всё, всё, в последний раз, и больше никогда…». Мы с Любой отправились в парикмахерскую, три часа отсидели в очереди, а в результате нам накрутили такие ужасающе-бабские причёски, что пришлось бежать домой и в срочном порядке смывать эти совковые представления об элегантности.