Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

— В сорок втором начались облавы. Помню, уже стояла весна. Деревья зеленели. Да, я все прекрасно помню. Та весна принесла нам не радость, как раньше, а страх. Мы видели их отсюда. — Она кивнула в сторону незанавешенного окна. — Зеленая полиция. Добровольная вспомогательная полиция. Она состояла не из немцев… О нет, дорогуша, не из немцев. Из голландцев. Как мы их боялись. Они появлялись, как крысы из канализации, после наступления темноты. Приезжали на военных машинах. Зеленые и серые. Все делалось тихо. Они ждали на улице… даже не выключали моторы. Несколько минут — и все кончено. Так я в последний раз увидела свою школьную подругу, Надю, а потом других… Йозефа, Голду… А на следующий день подъезжали фургоны. Вывозили все. Все! Если, конечно, что-то еще оставалось после ваших милых соседей-голландцев.

Она опрокинула еще рюмку джина, всосала воздух и сердито зыркнула в сторону гостьи.

— Не понимаю, — медленно сказала Рут. — Ваш отец… ну, «Лиро» ведь работал на нацистов.

— Папа ненавидел «Лиро». Презирал этот банк. Приходил домой и плакал.

— Тогда почему же он там работал?

— Почему? Вы так и не поняли. Чтобы спасти нас! Он надеялся, что сможет как-то использовать свое положение, повлиять на ход вещей. В банке работало около ста человек. Они знали о движении фондов. Знали, что и куда уходит. Знали, как тайно продавались ценные бумаги. Да, они лучше многих догадывались, к чему все идет. По крайней мере лучше нас.

— Но за черту не переступали.

— Что? Какую черту? — проскрежетала Бэгз, приставляя к уху ладонь.

— Я имею в виду, что им приходилось подчиняться, делать то, что приказано.

В ответ старуха печально кивнула.

Рут было очень жаль ее, но она снова и снова говорила себе, что эти печали и горести — прошлые печали и горести. Что они не имеют никакого отношения к сегодняшнему дню. Что людям нужно постараться забыть о них и идти дальше. Прошлое нельзя тащить за собой… что было, то прошло и быльем поросло.

Чтобы не дать себе сползти в прошлое с его тревогами и беспокойствами, чтобы остаться в настоящем и сохранить душевный покой, Рут бросила абордажный крюк, зацепившись взглядом за настенные часы над плакатом с видом Питсбурга. Бэгз отреагировала сразу же и поднялась, сделавшись похожей на скособочившееся огородное чучело.

— А сейчас мы поедим. У меня есть суп с горошком, немного картофельного пюре, капуста и копченая колбаса. Надо только подогреть, так что это недолго.

— Спасибо, но вообще-то…

— Чепуха.

Бэгз проковыляла на кухню, но уже через минуту вернулась и села на прежнее место. Словно почуяв, что здесь можно поживиться, за ней приплелась одна из кошек. Старуха похлопала по колену, и кошка, ловко вспрыгнув, свернулась в живой, дышащий комочек, вытянула передние лапы и, выпустив коготки, попробовала на прочность лохматую ткань поношенной юбки.

— Папа очень сердился на королеву Вильгельмину. Она была в Лондоне, и мы часто слушали ее по радио «Оранье», хотя это и было запрещено. Она ни разу не призвала голландцев помогать их соседям-евреям.

— Да, я тоже об этом читала.

— Мы слушали ее едва ли не каждый день, надеясь услышать хоть слово поддержки — ведь достаточно было даже такой малости.

— Но что же случилось с вами? С вашей семьей?

— Папа знал, что самое страшное впереди. Он никогда об этом не говорил, но какие-то планы строил. Без внимания немцы бы нас не оставили. В то время таких, как мы, полукровок, в Голландии насчитывались тысячи. Нас могли арестовать в любой день. Теоретически евреям в смешанных браках позволялось остаться при условии стерилизации, но на практике их часто забирали вместе с остальными. Конфискациями в Амстердаме занимались не только служащие «Лиро», такие люди были и в других лагерях. Они снимали с евреев последнее, что представляло хоть какую-то ценность. Кольца, украшения, все, что находили в карманах. Папа знал, что нас заберут в Вестерборк — это в Дренте, там находился «трудовой лагерь», — и как-то связался с одним своим другом. Я даже помню его фамилию — Янссен. Когда-то они вместе учились в школе. Папа попросил Янссена позаботиться о нас, дать нам работу в лагере. Постоянную работу. Понимаете, в пересыльных лагерях было не так опасно. Не то что там, куда всех отправляли — к местам последнего назначения. Важно было найти какую-то причину, чтобы оставить нас здесь.

— И что же, ваш отец оказался прав? Вас арестовали?

— Да, конечно. Всех свезли в театр «Холландше Шоубург». Первый центр для интернированных в Амстердаме. Мы провели в нем всего одну ночь… согревались в оркестровой яме. Вот уж чего я никогда не забуду. Мы все были ужасно напуганы. Хотя некоторые вели себя на удивление спокойно, отстраненно, как животные, которым уже все равно. За дорогой находился детский сад, и там работали люди из Сопротивления. Они пытались спасать детей. Некоторых выносили в мешках из-под картошки или рюкзаках. Несчастные родители не останавливались ни перед чем. Там была высокая стена, и кое-кто даже перебрасывал детей в надежде, что их поймают на другой стороне. Представляете! Бросить ребенка через стену и знать, что ты никогда его не увидишь.