Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

— Как Майя? — долетел до Рут приглушенный голос. — Справилась с карточками? Не могу…

Внешняя дверь со щелчком захлопнулась. Шаги стихли.

Рут открыла глаза. Вздохнула. Все… опасность позади. Но так ли уж позади?

Она стояла в узкой, тесной щели, глядя на Йоханнеса и Эстер — голубое платье, взлохмаченные волосы, — и не могла оторваться от желтого, лучащегося солнцем пятна.

Застрявшая в горле тошнота тоже имела желтый цвет и вовсе не собиралась уходить.

Кое о чем она забыла. Кое-что не приняла во внимание.

Была картина облучена или нет?

Сколько ни смотри, как ни буравь картину взглядом — ответа не получишь. Чтобы его получить, нужно время. И даже не минуты — часы. Картина поступила сюда относительно недавно. Может быть, она так и простояла все время на полке, избежав бомбардировки нейтронами. Может быть, это уже случилось. Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят, шансы поровну. Предположим, случилось худшее, картину облучили — и что тогда? Представляет ли она опасность? Судя по тому, что говорил Стейн, — да.

Дилемма…

Калифорний-252.

Зажатая между стеной и стеллажом, Рут попыталась оценить ситуацию.

Сегодняшнее настоящее уже завтра станет историей, но сейчас все соотносится с ним, с тем уникальным стечением непреодолимых обстоятельств, которое и определяет данный момент. С ним, ее настоящим, соотносятся мысли и действия, предопределяющие будущее, то есть ближайшее настоящее.

Одним из таких обстоятельств, определяющих настоящее — а следовательно, мысли и поступки, — была Лидия.

Рут помнила, как исказилось ее лицо, когда она узнала о притязаниях Скиля.

Как ни поверни — без картины ничего не складывалось. Для Лидии ван дер Хейден картина была всем: связующей с прошлым нитью, сосредоточением всех ее страхов и надежд, последним желанием.

Рут расправила пакет и глубоко вздохнула.

— Что я хочу? — бесстрастным эхом отозвалась Жожо. Лицо ее напоминало каменную маску. — Хочу понять, что ты за человек.

В полдень Рут принесла картину домой и обнаружила, что Лидия спит. Она водрузила картину на стул у кровати и оставила записку: «Это вам. Кое-какие бюрократические вопросы еще остались, так что пока никому ничего не говорите». Потом приготовила Лидии поесть и пристроила поднос с тарелкой на тот же стул.

Пока переодевалась, позвонил Смитс — узнать, все ли у нее в порядке. Обещал заглянуть. Она положила на пол подушки, легла и попыталась уснуть. Не получилось. Мысли кружились бесконечной каруселью. Неужели она сделала это? Неужели это сделала она? Парящий на потолке херувим с непроницаемым лицом Сандера не сводил с Рут глаз, и ей хотелось вскочить, пририсовать ему усики и сбежать.

Тревога не давала уснуть.

К двум, как договаривались, Рут отправилась в Энтрепотдок, к Аалдерсам.

Выяснилось, однако, что Лукас и Клара приготовили сюрприз — Жожо. Рут и Жожо — снова сестры, аллилуйя и великое примирение… Могла ли она отказаться? То-то и оно, что нет. Сама же хотела. Другое дело, что она предпочла бы обойтись без посредников, взять инициативу на себя. Вместо этого за нее все решили, за нее все устроили. Рут чувствовала себя марионеткой, лишенной воли куклой на колесиках, которую Аалдерсы подталкивают в нужном им направлении. В результате получилось что-то искусственное, надуманное и совершенно безрадостное, как вечеринка с сюрпризами.

Молча, не говоря ни слова, Лукас отвез ее в Бийлмер, унылый бетонный придаток города. Молча, не говоря ни слова, мать Жожо ввела гостью в квартиру. И вот теперь Рут сидела в тесной спальне, а запасшийся книжкой Лукас ждал ее в гриль-баре. Оказавшись в неловкой ситуации не по своей воле, она не знала, что сказать, тем более что и эмоциональная температура Жожо не располагала к общению, оставаясь на отметке где-то около нуля — тепло и комфортно… для белого медведя.

— Как ты? — спросила Рут, стараясь держаться в рамках приличий и не поддаваться естественным импульсам.

— Как видишь.

Жожо лежала на кровати, неловко выгнувшись и вытянув в сторону закованную в гипс ногу, опорой которой служил низенький, вырезанный из цельного куска дерева столик. Стену украшали постер с белопенным водопадом и растянутая шкура какой-то большой ящерицы — может быть, каймана. С потолка свисала белая жестяная клетка с пластмассовым попугаем на жердочке.

В комнате было холодно. В тусклом свете хмурого зимнего дня экзотика выглядела неуместной и жалкой: и молчаливый пластмассовый ара, и съежившаяся зябко шкура, и черная девушка в углу — с туго заплетенными косичками и темными, настороженными глазами.