Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

— Так вы что, серьезно? Я имею в виду насчет Питсбурга?

— А я несерьезной не бываю.

Доктор был длинноносый мужчина с добрыми глазами и сутулыми плечами, отчего он казался почти несуразно высоким, как будто потолки и притолоки создавали ему постоянные проблемы.

— У вас ведь это не впервые, верно? — сухо осведомился он.

Лидия жеманно отвернулась. В уголке рта у нее образовался крохотный пузырек слюны.

— С вами раньше такое случалось?

— Раз или два, — призналась она.

— Из больницы обещали прислать результаты анализа крови. Возможно, позже нам придется свозить вас туда на сканирование. А пока я выписываю вам липитор. Он снизит вероятность повторения приступа. Проследите, чтобы она его принимала, хорошо? — Доктор Люйтен посмотрел на Рут и снова перевел взгляд на больную: — Где ваша медицинская карта?

— Не знаю, доктор. Где-то здесь.

— Вы не могли бы поискать карту? — Он покачал головой, когда Рут поднялась. — Нет-нет, не сейчас, позже. Мне нужно знать страховую компанию и учетный номер. Пожалуйста, позвоните, когда и если найдете. И присматривайте за ней, ладно? — Доктор Люйтен доверительно подмигнул.

После его ухода Лидия быстро уснула.

Рут перебралась в кресло, помнившее предсмертную агонию Сандера, и просидела там не меньше часа, глядя, как поднимается и опускается грудь старухи, наблюдая, как набухают и лопаются в уголке рта пузырьки слюны. Лежащая на кровати старуха была не просто Лидией. Она была Лидией ван дер Хейден, потомком Йоханнеса ван дер Хейдена — аптекаря, летописца, тайного, не познавшего славы изобретателя и не удостоившегося похвалы художника. Ее отчетливый профиль — плоский лоб, острый, резко очерченный нос, упрямый рот — вполне мог принадлежать и ему, человеку на картине, как принадлежал Сандеру и тем другим, оставшимся только на фотографиях. Что объединяло их, этих бесстрашных и непоколебимых ван дер Хейденов? Строгость, непреклонность, энергичность, независимость, целеустремленность, то, что ныне называется драйв, — и еще загубленная, не согретая любовью жизнь. В конце концов, как ни крути, у этих бедолаг так ничего и не сложилось. Они все оказались неудачниками, лузерами. Они все вытянули пустой билет. Племя банкротов и вечных аутсайдеров. Другими словами, все они были слишком человечны, пытаясь строить золотые замки из обычного житейского мусора и грязи. Рут восхищалась их упорством и крепостью. Твердолобые упрямцы, они не гнулись, не опускались на колени. По сравнению с ними нынешние поколения выглядели жалкими нытиками, скучными обывателями.

И вот удар…

Фитиль запален. Длинный он или короткий, никто не скажет. Но в любом случае это было начало конца.

Примерно через час Лидия проснулась. Неосознанно подражая мавру с картуша на фасаде дома, высунула язык. Рут дала ей пилюлю и протянула стакан воды.

— Как вы? — спросила старуха, словно чувствуя себя в чем-то виноватой и желая загладить вину.

— Я? — Рут пожала плечами, осторожно массируя дряблую старушечью руку. — Как всегда, в полном порядке. Если не считать, что кто-то уволил меня с работы.

— Значит, теперь вы будете проводить больше времени со мной?

— Конечно. Надо же как-то перестроиться. Найти новое направление в жизни. Развить какой-то полезный навык. Может быть, научиться включать и выключать свет одним лишь взглядом. А еще мне нравится музыкальная карьера — я могла бы стать настройщиком гонгов.

— Спешить не стоит, — пробормотала старуха. — Можете оставаться здесь, сколько хотите.

— Спасибо, Лидия. Что бы я без вас делала?

Сморщенное веко дрогнуло, приподнялось, заподозрив иронию. И опустилось — никакой иронии не было.

— Нелегко вам, дорогуша, да? Столько неприятностей, и все разом.

— А они со мной и не расставались. «Родилась в рубашке» — это не про меня. Другие появляются на свет головкой вперед, а я сначала ноги высунула.

— Вот оно что.

— Да, печальная история. Если не считать девяти месяцев относительного покоя, все остальное — чередование полос. Черных и серых.

— Ох, дорогуша, совсем забыла сказать. Утром, когда вас не было, звонили какие-то люди. Спрашивали насчет баржи. Говорили, что хотят на нее взглянуть, и интересовались, почему так дешево.

— Так дешево?

— Да. Они сказали, что вы просите за нее всего две тысячи евро.

— Я не собираюсь ее продавать.

— Ну, а они почему-то решили, что собираетесь. Сказали, что звонят по объявлению в газете.

Рут стукнула себя кулаком по лбу и зажмурилась. Снова то же самое. Когда же это кончится? Когда им надоест ее преследовать? Вот уже и объявление…