Эдуард Хруцкий - Тревожный август

— Стараемся. Одевайтесь.

Гоппе встал, подошел к окну. На веревочке, натянутой между рам, висело красное махровое полотенце. Он снял его, вытер лицо, бросил на диван.

— Вы это зря, Генрих Карлович, честное слово, зря, — Королев сел на стул, — мы же ведь тоже не от конфирмации, повесьте-ка полотенчико. А то завтра его Музыка не увидит и сбежит к себе на болота.

— Все знаете, — Гоппе тяжело посмотрел на Королева, — все.

— Нет, кое-что еще нет. Придется вам поделиться с нами.

— Ну это как сказать.

— Там посмотрим, а пока одевайтесь.

По улице шли люди. Мужчины, женщины, старики и дети. Военные и штатские. А он глядел на них из окна квартиры, постоянно ожидая, стараясь узнать в одном из прохожих Музыку. За эти дни он так устал, что даже перестал нервничать. Особенно последние сутки. Дом на болоте, бешеная гонка по разбитой дороге в Москву, еще одна ночь без сна. Он боялся только одного: Музыка не придет. Не потому, что информация может оказаться неточной, нет. В такое время опасно шататься по тылам. Милиция, госбезопасность, патрули, заставы по охране тыла. В любой момент может возникнуть перестрелка, и какой-нибудь боец-патрульный завалит с первого выстрела так необходимого МУРу руководителя банды Бронислава Музыку.

На кухне капала вода из крана, за окном на повороте скрежетали колеса трамваев. Шло время. Вернее, тянулось однообразно и напряженно.

За спиной Данилова вполголоса переговаривались оперативники, кто-то кипятил чай, кто-то рассказывал о родне. Он не поворачивался, он ждал, а время шло.

Данилов его узнал сразу. Высокий, худощавый военный, перебегая улицу, на секунду остановился и поглядел на окна дома...

Полотенце висело на месте. Ветер чуть трепал его красные края, и оно, покачиваясь, светилось на солнце, словно глаз светофора. Музыка посмотрел на него и усмехнулся. Это надо же додуматься, такой маяк. Ну что, можно и передохнуть. Сейчас он поднимется к Шантрелю, выпьет, закусит и ляжет спать. Завтра возьмет документы, деньги за золотишко получит, и все. Прощай, болота, прощай, райцентр. В Ташкент он подастся. Так начальство велело. Горский знает, где его найти, а остальные... Да черт с ними! Сейчас время такое, людей найти можно. Конечно, лучше бы всего совсем затаиться. Даже от Шантреля. Неизвестно, как дело-то повернется. Вот уж второй год войны пошел, а где победа? Завязли немцы. По таким временам самое лучшее сколотить банду, стволов пять, да тряхнуть тех, кто камушки припрятал. А политика... От нее похмелье плохое.

Он еще раз поглядел на окно и направился к подъезду. В дверях остановился, прислушался. На лестнице играла гитара:

Пели два голоса, мужской и женский, а аккорды гитары догоняли их, потом сливались и отступали вновь.

Музыка вошел в подъезд, начал медленно подниматься по лестнице. А над головой продолжалась песня:

Два курсанта артиллерийского училища и девушка спускались ему навстречу. Они были совсем молоденькие, и форма на них не обмялась и сидела мешковато. Впереди шли высокий парень в зеленой шерстяной пилотке, он и играл на гитаре, и девушка. Второй чуть отставал от них — спускался, отбивая чечетку в такт песне.

Увидев командира, курсанты, как по команде, прервали песню и прижались к перилам.

— Виноват, товарищ капитан, — сказал гитарист.

— Ничего, — снисходительно махнул рукой Музыка, — веселитесь пока.

Он шагнул вверх, обходя курсантов, и сначала не понял, что случилось с его рукой, почему вдруг ее разорвала острая, ломящая боль. Он захрипел, опускаясь на колени, увидел руку девушки, расстегивающую его кобуру, ствол нагана в руке второго курсанта.

Дверь квартиры Шантреля распахнулась, и из нее вышел высокий командир милиции. Он посмотрел на него и сказал буднично, как будто ничего не случилось:

— Здравствуйте, Музыка, вот и довелось встретиться, а я боялся, что вас по дороге подстрелят.

И только тогда Бронислав понял все и закричал надрывно и страшно...

— Езжайте, — приказал Данилов. Он еще раз взглянул на Музыку, сидящего в машине между Муравьевым и Парамоновым. — Езжайте.

— А вы? — крикнул Игорь.

— Я потом, позже.

Он пошел по улице, не видя людей и не замечая дороги. Спроси его, куда он идет, Данилов бы не ответил. Повинуясь внутреннему автоматизму, переходил улицы, пережидал машины у перекрестка. Наконец вышел к Сокольническому парку и только сейчас понял, что именно сюда собирался уже целый год.