Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему

Кэмбл неодобрительно нахмурился.

— Мы не нашли орудия убийства, — сказал он Мартину. — Нам нужно знать, не пропало ли из дома чего-то такого, чем могли убить мистера Моута.

«Орудие убийства» — в его милом мёрчистонском доме это звучало нелепо. Это были слова из лексикона Нины Райли. «Итак, Берти, лэрда убили сосулькой с навеса над голубятней. Преступник просто швырнул ее в печь, вот почему полиция так и не нашла орудия убийства». Мартин подозревал, что позаимствовал этот сюжетный ход у Агаты Кристи. Ну так ведь нет ничего нового под солнцем.

— Нельзя исключать вероятность того, что у убийцы был личный мотив, Мартин.

Мартин не заметил, в какой момент превратился из «сэра» в «Мартина».

— Вы хотите сказать, что кто-то пришел сюда специально, чтобы убить Ричарда? — спросил он.

Мартина это не удивило бы, Ричард вполне мог вызвать подобное желание.

— Ну и это тоже, — замялся Кэмбл, — но я имел в виду вас. Мартин, у вас есть враги? Может, кто-то хочет вас убить?

Зловещая аура проклятия, сродни ашеровскому, в один миг накрыла дом мокрым саваном. По комнатам расползлась смерть. У Мартина страшно разболелась голова. Смерть нашла его. Пусть она и не забрала его с собой, но она нашла его. И собиралась потребовать воздаяния.

Роберт Кэмбл проводил Мартина в «комнату его друга». Мартину хотелось сказать: «Он не был мне другом», но, учитывая случившееся, это прозвучало бы жестоко и бессердечно.

Мартин не заходил в эту комнату с того дня, как впервые показал ее Ричарду со словами: «Если что-нибудь понадобится — не стесняйся, говори». Тогда это была «комната для гостей» со стенами, обитыми бело-голубой тканью туаль-де-жуи, с кремовым ковром на полу и аккуратной пирамидой из белых полотенец на французской кровати с изогнутой спинкой — пирамиду венчал кусок ландышевого мыла «Крэбтри и Ивлин». («Мартин, ты всегда такой аккуратист?» — хохотнул Ричард, увидев все это. «Да», — ответил Мартин.)

Теперь комната для гостей напоминала ночлежку. Судя по вони, Ричард таскал домой фастфуд — и впрямь, под кроватью оказалась коробка из-под пиццы, в которой еще оставался кусок холодной пеперони, и контейнер из фольги, вероятно с китайской едой, а также тарелки и блюдца, полные окурков. Пол был усеян скомканными грязными носками, трусами, использованными салфетками (бог знает, что он ими вытирал), всевозможными бумажками, покрытыми каракулями, и порножурналами.

— Чистюлей он не был, — сказал Мартин.

— Как вы думаете, здесь чего-нибудь не хватает?

— Извините, мне трудно сказать.

Здесь не хватало Ричарда Моута, но это было очевидно без слов.

Констебль рылся в полиэтиленовом пакете, набитом корреспонденцией.

— Сэр? — Он передал Роберту Кэмблу письмо, осторожно держа его за уголок рукой в перчатке.

Кэмбл пробежал его глазами, нахмурился и спросил у Мартина:

— Мистеру Моуту кто-нибудь желал зла?

— Ну, он получал много писем от поклонников.

— Писем от поклонников? Каких, например?

— «Ричард Моут, ты — ублюдочный ублюдок». В таком роде.

— И это была правда?

— Да.

— Я могу поинтересоваться, где вы провели ночь, Мартин? — спросил Кэмбл.

На его добродушном широком лице не было и намека на то, что он считает Мартина хоть сколько-нибудь причастным к случившемуся у него дома с его «другом». Ожидая ответа, суперинтендант глубоко вздохнул, как очень печальная лошадь.

Мартин почувствовал жгучую боль в подреберье, словно от изжоги. Он узнал чувство вины, хотя и не был виноват. По крайней мере в этом преступлении. Но какая разница? Вина есть вина. Она должна быть где-то учтена. Искуплена, так или иначе. Если существует вселенская справедливость — а Мартин считал, что существует, — тогда рано или поздно чаши весов уравновесятся. Око за око.

— Прошлую ночь, — настаивал Кэмбл.

— Ну, — сказал Мартин, — все началось с человека с бейсбольной битой.

Это прозвучало как завязка истории, которая могла иметь любое продолжение: жизнеутверждающее — «он был чемпионом высшей лиги» или печальное — «узнав, что умирает, он завещал биту любимому внуку». Настоящая же история казалась совершенно невероятной по сравнению с вымыслом. О пистолете Мартин все же умолчал — решил, что это будет уже слишком.

Глория вздрогнула от испуга. Садовник Билл возник перед окном в сад, как привидение. Снаружи начал накрапывать дождь, но Билл никогда не замечал перемен в погоде. Если Глория говорила: «Чудесное утро, правда?» или «Боже, как сегодня холодно» — он потерянно оглядывался по сторонам, будто пытался узреть что-то невидимое. Странно для садовника, разве погода не должна быть частью его натуры? Глория, как обычно, предложила ему кофе, хотя за пять лет он ни разу не принял приглашения. Билл всегда приносил с собой парусиновую сумку цвета хаки, в которой был старомодный термос и свертки из вощеной бумаги, — Глория подозревала, что в них приготовленные женой бутерброды и пирог, ну, может, еще вареное яйцо.