Кейт Аткинсон - Поворот к лучшему

Глория вместе с ней поднялась по лестнице и зашла в кухню, где принялась рыться в ящиках в поисках свечей и спичек. Но не успела она ничего найти, как дали свет.

— В газетах писали, что полиция ищет якобы утонувшую девушку с сережками в виде распятия.

— А, это, — откликнулась Татьяна. — Это не я.

— А кто?

— Глория, ты мне не позвонила. — Татьяна проигнорировала вопрос, и ее рот скривился в разочарованной гримаске.

— Я не знала, что должна была тебе позвонить.

— Я дала тебе номер.

В свое время Глория многим давала свой номер и даже не думала, что кто-нибудь из них ей перезвонит. Татьяна принялась рыскать по кухонным шкафам в поисках съестного, и Глория усадила ее за стол и поджарила им обеим по сэндвичу. Покончив с сэндвичем, Татьяна закурила сигарету и очистила себе мандарин. Глория никогда не видела, чтобы кто-нибудь ел фрукты и курил одновременно. Татьяна затягивалась с таким удовольствием, что Глория попыталась вспомнить, зачем она бросила это дело. Вроде из-за беременности, но, если честно, разве это такая серьезная причина?

— У Грэма есть любовница, — сказала Глория.

— А, да, Мэгги. Она — сука. Он собирается тебя бросить.

«Дело сделано? Ты избавился от Глории? Старая кошелка свалила?» Он не собирался ее убивать, просто бросить, какое облегчение.

— Ему жизни на это не хватит.

Татьяна потеряла интерес к разговору, потянулась, зевнула и заявила:

— Мне пора спать.

И Глория устроила ее в бывшей комнате Эмили, где та храпела всю ночь, словно сержант, чтобы потом проснуться и потребовать сэндвичей с беконом «и солеными огурцами. У тебя есть соленые огурцы?».

— Только «Бренстон», — ответила Глория.

Не каждый день к тебе в дом из ниоткуда вваливается странная русская доминаторша. Глория пошла за Татьяной в гостиную, где ту явно заинтересовали предметы декора, — муркрофт удостоился одобрения, а страффордширские статуэтки — нет, особенно пара молочников тысяча восемьсот пятидесятого года в форме коровы, которые она обозвала «мерзостью». Она рассматривала ткань, из которой были сшиты шторы, нюхала цветы, проверяла, насколько удобны кресла. Глории было интересно, воет ли она на луну в полнолуние.

Потом Татьяна заигралась с пультом дистанционного управления системы «Банг-энд-Олуфсен», особенно ей нравилась кнопка, включавшая и выключавшая свет, и вдруг замерла перед зеркалом, рассматривая собственное отражение. Потом она взяла яблоко из вазы с фруктами и, поедая его (очень громко), перебрала все радиостанции, остановившись только, чтобы прибавить звук на песне Селин Дион «Мое сердце будет биться». [106] «Му Heart will Go on» — песня из фильма «Титаник» (1997). «Отличная песня», — сказала она.

Глория следила за ней как завороженная. Она словно попала в клетку к неугомонному и своевольному зверю. Татьяна была чужеродным элементом во всех смыслах. Если разрезать ее ножом (хотя, вероятнее, все произошло бы с точностью наоборот), внутри наверняка оказались бы строганина, дымный черный чай и ржавый привкус крови. Чужой.

В конце концов Татьяна одним махом встала с дивана и выдохнула во все легкие, словно собиралась умереть со скуки. Один за другим она изучила свои ногти, прежде чем перевести взгляд на Глорию и сказать:

— О’кей, Глория. Заключим сделку?

Глория никогда в жизни не заключала сделок. Она стояла у застекленной двери и наблюдала за огромным лесным голубем, похожим на грузовой самолет, вразвалку шествовавшим по газону. Она обернулась и посмотрела на Татьяну, еще один образчик дикой природы, как та лежит на диване и переключает каналы в телевизоре.

— Сделку? Какую сделку?

«Писатели-детективщики на обед» — словно аудитория собирается их съесть. Весь «обед» — кофе и сэндвичи, которые подавались бесплатно в баре за большим шатром. Писатели были развлечением. Танцующими медведями. Когда-то медведей учили танцевать так: ставили медвежат на горячие угли. Вот она, человечность. В Петербурге Мартин видел медведя — простого, не танцующего. Он был при хозяине и гулял на поводке — бурый мишка величиной с большую собаку, на маленьком пятачке-газоне рядом с Невой. Некоторые фотографировали его и потом давали хозяину деньги. Мартин решил, что тот именно для этого и завел медведя — чтобы делать деньги, в Петербурге все пытались делать деньги, учителя без пенсий торговали книгами, скрюченные бабули — вязаньем, девушки — своим телом.

Чтения проходили под председательством сухопарой дамы, чьи полномочия на эту роль были не совсем понятны, но которая, представляясь публике, заявила, что она «огромная поклонница жанровой прозы» и «какая замечательная привилегия — провести время обеда с такими непохожими друг на друга писателями». Хлоп, хлоп, хлоп — она повернулась к ним, воздела руки, а потом сделала короткий поклон-реверанс а-ля гейша.