Вячеслав Барковский - Выродок (Время Нергала)

— Записываете? Итак, вот ОН, Нергал! Неведомый Бог. Человек с телом льва! ОН снял с себя всю одежду! Тело ЕГО — переплетение мышц. — Журналист почти кричал. — На плече татуировка. Это стилизованное изображение змеи. ОН считает ее своим символом. ОН родился в день, когда Луна находилась в созвездии Змеи! ОН подходит к жертвеннику. Это раньше был операционный стол. Теперь — жертвенник Богу Нергалу. Жертва распластана на жертвеннике. Перед Нергалом зрители. Они восхищены. Желтые пергаментные лица безумных стариков и старух мерцают, то погружаясь во мрак, то вспыхивая багровым отраженным светом свечей. Многие из этих немощных безумцев, казалось, давно уже потерявших себя и не понимавших, где они находятся, сейчас вдруг оживают, как будто запах крови и ужаса вдохнул в них новую жизнь. Глаза многих из них, потухшие для родственников и друзей, вдруг ожили, в них появилось любопытство, интерес и даже вроде бы веселье и жажда жизни.

По стенам мечутся тени. Свечи пылают, как факелы!

— У него что, крыша поехала? — спросил Тимохин у генерала.

Оба слушали напряженно и вместе с тем недоверчиво. Журналист не просто диктовал репортаж, он будто выплевывал из себя что-то омерзительное, что должно было привести в ужас и вызвать отвращение у слушателей.

— Он на грани! — ответил Успенский. — До конца, боюсь, ему не выдержать. Что-то произойдет. Да и не мудрено. И помочь ему мы не можем…

— …Нергал наклоняется над жертвой. ОН целует ее и… — Журналист поперхнулся. Раздался дикий крик. Его услышали все. Кто побледнел, кто закрыл лицо руками… После паузы Любомудров с прежней яростью но одновременно, похоже, со слезами в голосе продолжал: — Нергал поцеловал свою жертву и по очереди выплюнул на пол отгрызенные губы. Сначала одну, потом вторую… Нергал поднимает скальпель и вспарывает живот жертве. ЕГО глаза сверкают от счастья и ярости. Вы слышите ЕГО слова? ОН говорит: «Нет, рано еще тебе подыхать. Нужно, чтобы ты увидел свое нутро». ОН поднимает жертве голову и говорит: «Посмотри на свои кишки! Видишь, как они омерзительны? Это для тебя! Для меня вид их прекрасен!»

Теперь ОН подходит к жертве сзади и руками раздирает ягодицы. Жертва уже не может кричать. Только хрипит. Одной рукой ОН берется за мошонку, другой вводит свой член в разрыв ануса и работает им словно поршнем! Это… это… не могу! Это не просто отвратительно, это… — Слышно было как журналист давится, кашляет, но потом уже явно через силу, хрипя, продолжает: — ОН отрывает мошонку, отходит от жертвы, любуется делом своих рук, снова подходит к жертве… ОН… ОН выдавливает глаза жертве и вставляет вместо них яички жертвы… Вы слышите? Вот каково время Нергала! Кровь, кругом кровь… Все багряное. Я ничего не вижу! Нет! Я не позволю! Повсюду внутренности жертвы! На шкафах, на полу. Время Нергала! ЭПОХА НЕРГАЛОВ! ОНИ ПЕРЕГРЫЗАЮТ горла своим жертвам, ОНИ УНИЧТОЖАЮТ… Врешь! Я сам уничтожу вас! Я сам…

— Он готов! — сказал Тимохин генералу. — А мы сидим, едрена вошь! К штурму, мужики!

Но никто не успел ничего сделать. Из телефонной трубки слышен крик Выродка:

— Стой, сволочь! Не трожь баллоны! — Потом Выродок прямо в трубку крикнул: — Этого прикончу, и твоя очередь, генерал! Ты моя последняя любовь! Стой, журналист! — После этого несколько секунд были слышны звуки какой-то возни, невнятный вопль журналиста и вдруг раздался страшный грохот. Из окон операционной вырвались языки пламени.

— Спасайте людей! — на ходу кричал Тимохин, бежавший следом за генералом. Во дворе и в корпусах началась паника.

— Выводите больных! — кричал он своим бойцам. Потом схватил за руку пробегавшего мимо врача. — У вас автобусы, машины, транспорт вообще есть какой-нибудь?

Врач, видно, с трудом мог сообразить, зачем военному в камуфляже понадобился транспорт.

— Фургон есть, на котором продукты возим, похоронные машины.

— Гоните все сюда. Будем больных грузить. Надо с территории их вывезти. Здесь затопчут, да и пожарные приедут.

Из горящего корпуса потянулась цепочка людей в халатах, пижамах, серых больничных куртках. Бойцы кричали, требовали освободить дорогу. Во двор въехал фургон. В него стали укладывать тех, кто уже давно и не чаял увидеть белый свет. Одни плакали, другие бились в истерике и норовили соскочить с носилок, третьи лежали молча, безучастно глядя в небо.

— Со второго этажа выносите в первую очередь, — кричал Тимохин и сам рванул туда, где уже вовсю полыхало.

Успенский подбежал к операционной, ударил ногой дверь, ворвался с криком: