Игорь Заседа - Бой за рингом

Он, кажется, опешил от моего блистательного вида.

- Ладно, не красна девица, - оборвал я его на полуслове, когда он готов был восхищаться увиденным.

Мы выскользнули из гостиницы никем не замеченные: и наши, и немцы как раз ужинали.

До ресторана "Верховина", куда, я был уверен, поведет меня Ласло, не больше километра, но под гостиницей нас ожидало такси.

Неподалеку от входа в ресторан маячили две девушки, привлекавшие внимание парней. Увидев нас с Ласло, они огорченно и не без зависти окинули их оценивающими взглядами и отвернулись.

- Жужа, - протягивая руку, просто, без жеманства представилась невысокая, с высокой грудью и быстрыми, умными глазами брюнетка.

- О сэрэт ми! - как можно жарче произнес я венгерское "Люблю тебя".

- Так быстро? - уколола девушка, - рассмеявшись.

- Он у нас такой! - поддакнул Ласло. - А это - Марина.

Я догадался, что стройная, эдакая ужгородская Твигги [Твигги - имя английской манекенщицы 60-х годов, девочки, похожей на мальчика, которая была объявлена эталоном девичьей красоты и совершенства. - И.З.], соблюдающая строжайшую диету - кофе и сигареты, его пассия.

Столик был заказан, официант почтительно замер, пока мы рассаживались, оркестр находился не близко, но и не далеко, и ничьи спины и головы не закрывали от нас Мишу - пожилого скрипача-цыгана с темно-синими, глубокими заливами под черными, крупными и печальными глазами, округлым брюшком человека, не отказывавшего себе в удовольствии выпить лишний бокал хорошего местного вина. Он был знаменитостью, и слава его не была дутой: играл и пел Миша самозабвенно, виртуозно владея и голосом, и скрипкой.

Мы пили вино, танцевали, скорее даже больше танцевали, чем пили, и Жужа оказалась славной девушкой, и мы почувствовали друг к другу доверие, и это как-то без слов сблизило нас. Ласло, поначалу пытавшийся устроить всеобщую говорильню, где роль Цицерона, естественно, отводилась мне, поначалу расстроился, обнаружив, что мне куда интереснее болтать с Жужей, чем развлекать компанию байками о заграницах, но вскоре смирился. У него был покладистый характер.

Мы уходили из ресторана последними, и Миша, и без того почти не отрывавшийся от нашего стола на протяжении вечера, сыграл на прощание своих коронных тоскливо прекрасных "Журавлей", улетавших в неведомые края "в день осенний"...

- Теперь ко мне, - с пьяной требовательностью заявил Ласло, когда мы оказались на пустынной улице.

- Поздно, Ласло, - сказала Жужа и незаметно прижалась ко мне, и я почувствовал, как по телу пробежала искра, вспыхнувшая в сердце жарким пламенем.

- Поздно, Ласло, как-нибудь в другой раз, - поддержал я девушку. Мне и впрямь не улыбалась перспектива продолжить бражничество, тем более что пить не любил и не находил в том удовольствия. Возможно, все же главным сдерживающим фактором был спорт - вещи несовместимые.

- Опять в другой раз, - начал было Ласло, но Жужа решительно закрыла ему рот ладошкой и покачала пальцем перед глазами. - Ладно, ребята, бай-бай...

Мы растворились с Жужей в ночи, и августовские звезды были нашими маяками, когда мы поднимались по старинной, вымощенной аккуратными булыжниками извилистой дороге, что вела на самую высокую точку города - на местное кладбище. Устроились на какой-то покосившейся скамеечке, и город рассыпался внизу огнями домов и улиц. Жужа прижалась ко мне, и я обнял податливое, волнующее тело, и от первого поцелуя закружилась голова, и мы, отстранившись, долго молчали, ошеломленные этим внезапно обрушившимся на нас чувством.

Я не стал таиться и поведал ей все, что накипело, наболело на сердце. Не скрыл и своих отношений с женой, и, кажется, впервые вслух произнес приговор своей утраченной любви, и не пытался свалить вину на кого-то, потому что знал: прежде всего виноват сам, и никакие скидки на спорт да полную отрешенность от другой жизни не выдерживали критики. Жужа не согласилась с такой оценкой, а сказала просто, но слова ее достигли моего ума: "Нельзя с одинаковой страстью служить двум богам, кто-то должен быть вторым. А женщины не любят быть вторыми..."

"Нельзя служить двум богам..." Эти слова втемяшились в голову и обернулись лакмусовой бумажкой, позволившей так просто, так однозначно определить состояние, в котором я пребывал на протяжении последних лет. Я истово старался служить моим "богам" - спорту, увы, в первую голову, и жене, и эта раздвоенность мешала быть самим собой и в спорте, и дома. Мешала понять, что ничего из этих усилий не получится, потому что уйти из спорта битым не мог, а значит, не мог помочь и чувству, что ускользало от нас, как вода сквозь пальцы...