Анджей Збых: Слишком много клоунов

— Сельчик тоже любил выделяться?

— Да, но только совсем по-другому.

— Поэтому, — спросил инспектор, — вы с ним дружили?

Ровак взглянул на него стеклянными глазами.

— Я терпеть не мог Сельчика, — сказал он. — И в шахматы с ним играл только потому, что получал удовольствие, когда он проигрывал и бледнел.

— И вы говорите об этом так спокойно?

— А почему нет? Если бы даже Сельчика убили, я бы сказал то же самое. Мне не нравятся честолюбивые практики. Судите сами: нормальному человеку приходит в голову идея, он долго ее развивает, носится с ней, лелеет ее, а практик тут же принимается подсчитывать, удастся ли это реализовать и отвечает ли она его взглядам.

— Какая идея?

— Все равно, — заколебался Ровак. — Это не из области торговых ревизий. Вообще о работе мы говорили мало, чаще о статистике, о которой Сельчик писал докторскую. Ну и о какой-нибудь чепухе. Например, сколько офицеров милиции знает, что такое скарификация.

— Я, например, не знаю. А что это?

— Небольшое кожное раздражение.

— К примеру, после бритья? — Не совсем, но, впрочем…

— Почему это пришло вам в голову?

— Как-то мы говорили с Сельчиком на эту тему. Речь шла о выявлении нетипичных ситуаций. Сельчик во время ревизий буквально изводил людей, цеплялся к мелочам, на которые я бы не обратил внимания. Он гордился тем, что его ревизии нетипичны.

— Ну это, пожалуй, хорошо, — заметил инспектор. — Усердие в работе…

— Вы считаете? Если бы вам пришлось иметь с ним дело…

— Вернемся, однако, к нашему делу. Вы хорошо знали Сельчика, почему он покончил с собой?

— Ерунда, — ответил старший ревизор. — Я не знаю никакой причины. Может, из ненависти к миру, который не так чист и не так вылощен, как он, магистр экономики Конрад Сельчик.

— Вам известно, как складывались его взаимоотношения с невестой?

— Нет. Я вообще ее не знал, — пожал плечами Ро-вак. — Сельчик не принадлежал к людям, устраивающим приемы и приглашающим более чем одного человека сразу. Мы никогда не выпили с ним ни одной рюмки.

— Вы бывали у него?

— А как же! По соседству с ним, на том же этаже, живет мой шурин, профессор Гурен. Достаточно было выйти в лоджию и позвать Сельчика. Если он был в настроении и без невесты, я брал шахматы у Гурена, так как свои Сельчик держал на работе.

— А в тот вечер?

— То есть третьего сентября? Я ужинал у шурина, но в шахматы играть мне не хотелось. Тем более что утром на работе я проиграл партию.

Инспектор опять удивился.

— Сельчик играл в тот день?

— Конечно, и даже лучше, чем обычно. Он поймал меня на шестом ходу. Хотите, объясню как?

— Не нужно. В котором часу вы пришли на Солдатскую?

— Что-то около девяти. Я люблю ужинать поздно, так как поздно ложусь спать. Ушел я оттуда в двенадцатом часу.

— И вы не постучались к Сельчику?

— Нет. Представьте себе, я не заходил к нему, не выходил в лоджию и не выбрасывал его с девятого этажа. Хотя, кто знает, может быть, охотно сделал бы это.

— Пожалуйста, без шуток, — заметил инспектор.

— Интересно, — спросил Ровак, — нашли вы у Сельчика шахматы? Можете мне поверить, в этом деле они играют не последнюю роль, и я бы на вашем месте…

Однако Ольшака не интересовало, что сделал бы на его месте старший ревизор Ровак. Сейчас инспектор перебирал в уме разные детали, которые могли ничего не значить, но могли и навести на какой-нибудь след. Часы, шахматы… Прежний шеф Ольшака обычно говорил в таких ситуациях: «Редко бывают самоубийства, мотивы которых нам, людям нормальным, кажутся понятными и серьезными. Ибо самоубийцы — люди в большинстве своем ненормальные». Все это так, конечно, но здесь речь шла не только о мотивах… Ольшак спросил Ровака, какие часы были у Сельчика. Неплохая «Омега», кажется, полученная в подарок, так как на корпусе стояла какая-то дата.

Что же сделал Сельчик со своими часами? Подарил? Продал? В бумажнике покойного Ольшак обнаружил около тысячи злотых, на сберкнижке — около восьми тысяч, но последний взнос был сделан первого сентября.

Ровак помнил, что в день смерти Сельчик, как обычно, положил свои часы рядом с шахматной доской. Иоланта заметила, что он взглянул на часы, вставая с тахты, и сказал: «У меня всего двенадцать минут, я должен спешить». Приятельница Иоланты, которую Ольшак также допросил, подтвердила это показание. Таким образом, до девяти вечера часы у Сельчика были. Может быть, он подарил их человеку, которого видела дворничиха?

Ольшак поделился своими соображениями с Куличем, но поручик не проявил особого интереса. Он допрашивал соседей самоубийцы. Лоджия Сельчика находилась между лоджиями Гуренов с левой стороны и Кральских с правой, — Ольшак посетил обе семьи еще в первый день, по свежему следу, когда казалось, что расследование самоубийства Конрада Сельчика не займет у него много времени.