Рут Ренделл - Эксгумация юности

А мать? Майкл подумал о ней, но промолчал. Анита. Она была какой-то тусклой, неопределенной личностью из далекого прошлого. Где Джон Уинвуд встретил ее, почему женился на ней, сохранились ли у нее родственники — ответов на все эти вопросы у него не было. Все, что он мог еще вспомнить, было ее лицо. Он мог ее представить, когда закрывал глаза: это лицо воплощало если не красоту, то изящную привлекательность. Слегка вздернутый нос, короткая верхняя губа, глаза как у куклы, круглые розовые щеки и густые золотисто-рыжие волосы. У его первой жены Бабетты были похожие черты лица и рыжие волосы; его вторая жена Вивьен была, наоборот, серьезная и строгая, и лишь когда она улыбалась, казалось, будто из-за туч выглянуло солнце.

— Он, кажется, даже любил ее, — насколько он, конечно, мог полюбить женщину, — говорила Зоу, которая никогда не критиковала его отца. Возможно, она поняла, что Майкл больше не ребенок, которого она должна старательно оберегать от уродливой правды. — Так или иначе, он, кажется, испытывал что-то вроде угрызений совести. Шейла, вероятно, все-таки получила передозировку, что бы там ни говорили следователи. Мне она в последнее время казалась довольно несчастной.

— Да-да, именно так, — согласился Майкл, ожидая чего-то большего, но так и не дождавшись. Какое это теперь имело значение? Никакие откровения о его отце не могли его потрясти. Любые ниточки, связывающие их, разорвались на железнодорожной платформе шестьдесят лет назад. У него оставался лишь один вопрос, который он никогда не задавал прежде.

— А сколько ему сейчас?

— В январе следующего года ему исполнится сто лет.

Никогда раньше в своей жизни Алан не концентрировал все мысли на одном человеке в одной конкретной ситуации, и так день за днем. Засыпая, он думал о Дафни, и она же была первой, о ком он вспоминал, когда просыпался: как она ходит по Гамильтон-террас и по Сент-Джонс-Вуд-роуд, иногда останавливаясь, чтобы побеседовать с какой-нибудь безликой соседкой. Он представлял ее в своем доме и мысленно наблюдал, как она медленно ходит из комнаты в комнату; он видел, как она грациозно откидывается на диване с книгой в руке, а затем откладывает ее в сторону, чтобы вспомнить о чем-то или о ком-то — возможно, о нем. Думая о ней, он задавался вопросом, что они будут дальше делать.

Сбудется ли когда-нибудь то обещание, которое она ему дала? Слишком сомнительно, маловероятно; он был уже слишком стар, и, как бы ни хотелось это отрицать, она тоже была стара. В таком возрасте люди уже не влюблялись… Но у них, видимо, это получилось.

Алан предполагал и в каком-то смысле надеялся, что когда он будет смотреть на Розмари после своего возвращения с Гамильтон-террас, то ему станет стыдно. Он мог бы — как он размышлял, пока сидел в вагоне метро — даже почувствовать своего рода облегчение, что присутствие Розмари, само ее существование явственно покажет все их безумие, его и Дафни, — саму невозможность того, что взбрело им в головы, и явную неправедность их поступка. Но через мгновение все прошло, а вместо этого в голове мелькнула мысль о том, что сейчас было бы неправильно отказаться от блаженства, о котором мечтали они с Дафни. Отказавшись, он будет горько сожалеть всю оставшуюся жизнь. Сказать себе, что он будет теперь для Розмари бесполезным спутником, вовсе не мужем, а так, пустой оболочкой, что его разум и сердце отданы другой женщине, даже если он похож на ее бывшего мужа… Это, скорее, лицемерная увертка…

Розмари — хорошая женщина, неоднократно твердил Алан про себя. Она предана ему, она настоящая домохозяйка, по сути — его сиделка и мать его детей. А затем тоненький голос откуда-то из глубины души добавил, что истиной является лишь последнее… Он мысленно представил себе ее швейную машинку. И вспомнил об одном мюзикле, в котором швейная машинка была лучшим другом девочки, главной героини. Каким все это казалось древним, старомодным! Швейная машинка Розмари была, по сути, его злейшим врагом. Даже звук, который она издавала, это гудение, не похожее ни на что другое, все больше и больше действовало ему на нервы. Ни у одной из знакомых ему женщин не было швейной машинки, хотя в молодости их имели многие. Еще одну машинку он видел в химчистке на Хай-роуд, где женщина, облаченная в сари, сидела у окна и строчила швы. Как же он несправедлив к ней! Он ведь все равно не мог оставить Розмари! Это было просто невероятно. Но он размышлял об этом всякий раз, когда думал о Дафни…