Сьюзан Спанн - Кошачьи когти

– Спасибо, что уделили нам время, – сказал Хиро. – Еще раз прошу прощения за то, что напугал вас.

Улыбка вернулась на лицо девушки. Похоже, открытая радость была ее обычным выражением.

– Мне все равно, если с Нобу все хорошо.

– И если он не сердится, – добавил Хиро.

Умеха кивнула.

– Я рад, что вас не смущает присутствие отца Матео, – сказал Хиро. – Большинство считает, что чужеземцы приносят неудачу, как лисы и духи.

– Неудачу? – Наморщила лоб Умеха. – Это почему?

– Я не знаю, – ответил Хиро. – Я не уверен, конечно, но некоторые самураи очень суеверны. Например, Нобухидэ. Он решил, что священник оскорбит тело его отца только лишь одним своим присутствием в комнате.

Умеха часто задышала, и ее правая рука потянулась к шее.

– Правда? – Она выглядела очень напуганной.

Хиро прикусил нижнюю губу, словно задумавшись над своими словами.

– Боюсь, что правда.

Умеха выглядела так, словно вот-вот заплачет.

Хиро поднял палец, будто на него снизошло озарение.

– Я вот что вам скажу. Я не стану ничего говорить Нобухидэ о нашем с вами разговоре. Не хочу, чтобы у вас были неприятности.

Умеха облегченно вздохнула.

– Спасибо вам большое.

Как только отец Матео и Хиро пошли по изогнутому переулку прочь от чайного дома, священник сказал:

– Не могу поверить, что ты ради своей цели способен так запугать бедную девушку.

– Я не хочу, чтобы она болтала, – ответил Хиро. – Нобухидэ будет в ярости, когда узнает, что мы его проверяли. А еще я не хочу, чтобы он узнал, что мы его обманули.

– Мы не обманывали. По крайней мере не я. Я никогда не говорил, что не умею разговаривать по-японски.

– Ты не возразил, – сказал Хиро. – А для самурая это равноценно лжи.

Они дошли до дороги Сидзё и повернули направо, к реке.

– По крайней мере мы хоть что-то узнали о Нобухидэ, – сказал Хиро. – Я так понимаю, его дрянная история была придумана ради того, чтобы спасти свой кошелек.

Отец Матео выглядел растерянным.

– В дорогих домах мужчины платят более высокую цену за услуги особого рода. Она увеличивается, если владелица не желает, чтобы девушки их оказывали, и становится астрономической, если услуга и плата не были оговорены заранее.

Отец Матео кивнул.

– Значит Умеха предпочла заявить об изнасиловании и принять бесчестье, нежели признать интрижку. – Он покачал головой. – Ни одна женщина не должна стоять перед подобным выбором.

Хиро промолчал. Несмотря на то что иезуит старался приспособиться, все-таки в некоторых вопросах он был совершенно упрям. Хиро научился игнорировать его в таких случаях, если это было возможно.

Пройдя несколько шагов, отец Матео спросил:

– А разве так или иначе, Нобухидэ не придется платить за услуги Умехи?

– Да, но, если Умеха заявила об изнасиловании, Маюри могла выставить ему счет лишь за одну ночь.

Когда Хиро с отцом Матео вернулись в церковь, солнце стояло уже над головой. Стоило отцу Матео ступить в прихожую, раздался пожилой женский голос:

– Привет, отец Матео, вы вернулись. Ваша трапеза вас ждет.

Хиро зашел следом за иезуитом, когда женщина разогнулась. У нее были седые волосы и иссушенное лицо, отражающее все ее шестьдесят два года вместе с теми, что она еще не успела прожить. Морщинки на ее щеке сложились в улыбке, черные глаза сверкнули. Всякий мог сказать, что она просто обожает священника.

– Как утро? Было добрым? – спросила она.

– Очень добрым, спасибо, Ана, – поклонившись, ответил отец Матео.

Пожилая экономка служила предыдущей семье няней и горничной. Она осталась, когда отец Матео получил эту собственность. Ее звали Анэ, но она изменила произношение своего имени, когда узнала, что в Португалии есть имя Ана.

Улыбка женщины увяла, когда она увидела синоби.

– Хиро, – сказала она, – полагаю, ты будешь рис?

Она разговаривала с ним так, как говорят с нерадивым ребенком, опрокинувшим свою еду и просившим еще, чтобы опрокинуть и ее.

– Спасибо, Ана.

Хиро уважительно кивнул. Самурай не кланялся прислуге, но экономка внушала уважение.

– Хм. – Она махнула в сторону очага и заковыляла в сторону кухню. – Садитесь.

Хиро с отцом Матео направились к очагу, стоящему в ое – большой, самой главной комнате, которая служила как залом для переговоров, так и столовой. Очаг был утоплен в пол сантиметров на пятнадцать. Вокруг небольшого огня был насыпан темный песок. С потолочной балки свисала цепь, на которой висел чайник. Из носика поднимался пар, смешивающийся со струйками дыма от дров.