Александр Кузнецов - Пелена

— Ну хорошо, хорошо, — перебил Марию Васильевну директор. — Запирайте, мы сейчас спустимся.

В темных, узких коридорах и на крутых лестницах хоть и было темновато, но туда все же доходил отраженный от стен слабый свет окон-бойниц. В подвалах же, куда мы спустились, стояла кромешная тьма. Двигались некоторое время ощупью, пока Мария Васильевна не нашла выключатель и перед массивными коваными дверями не загорелась тусклая от пыли лампочка.

— В этих подземельях, — проговорил Иван Игнатьевич не без удовольствия, — держали провинившихся и неугодных Строгановым людей. Даже московские послы сюда попадали. Есть такие камеры, откуда кости еще до войны, когда оборудовали помещение, вывозили машинами. Вот что творилось при самодержавии.

Зазвенели ключи, заскрежетало железо, и вот уже Мария Васильевна смахивает с картин сухой тряпкой пыль, а я рассматриваю их и расставляю вдоль стеллажа. Всего тут оказалось десять этюдов деда и четыре его картины. Почти все были мне знакомы. Все они, кроме известного портрета протодьякона, изображали северные пейзажи. Дед любил вносить в пейзаж одну человеческую фигуру или строение, обычно стоящую вдали церквушку. Ведь именно ее куполок определял издали человеческое жилье. И этюды, и картины написаны в одной манере и в одном колорите — свинцовое небо, стальная вода, черный лес, белые пятна снега…

Холста с панорамой Сольвычегодска не оказалось.

— Такой картины Д. у нас нет, совершенно определенно могу вам сказать, — говорила Мария Васильевна. — Я работаю здесь много лет и знаю наши фонды.

— Я тоже не помню такой, — поддакнул Портнов.

— Есть у нас картина с изображением городка конца Прошлого столетия, картина неизвестного художника. Она висит в отделе истории советского периода. Можете посмотреть.

Я немного расстроился, мне так хотелось найти эту картину деда! Если и здесь ее нет, то она действительно утеряна.

На всякий случай я пошел с ними в отдел истории. И там, рядом с кандалами и рисунком деревянного дворца Строгановых, обнаружил картину деда «Соляной городок». Слева, на переднем плане, крупно дана часть купола, второй план — город, со множеством церквей.

Я смотрел и улыбался. Они оба вопросительно глядели на меня, а я молчал и улыбался.

— Уж не эта ли? — робко спросила, наконец, Мария Васильевна.

— Она.

Тут я принялся рассказывать им все, что мне было известно о картине «Соляной городок». Рассказывал, как дед приезжал сюда в 1886 году к своему сосланному в Сольвычегодск брату-народовольцу. Как писал он в письмах об этой картине, называя ее удачей своей, как искали ее искусствоведы, как отец советовал мне попытать счастья именно здесь. Видимо, мое воодушевление передалось и моим слушателям. Иван Игнатьевич стал не только улыбаться, но и смеяться, а Мария Васильевна спросила, не могу ли я прислать им копии этих писем деда.

— Мы бы сделали выставку работ Сергея Сергеевича и использовали бы письма для экспозиции, — сказала она.

Я пообещал.

— Поздравляю вас, — говорила научный сотрудник музея, — мы сделали сегодня интересное открытие. Скажите, пожалуйста, вы думаете писать что-нибудь по этому поводу?

— Я — нет. Но полагаю, нашим открытием заинтересуется Русский музей. Ждите оттуда гостей в ближайшее время. А теперь давайте снимем картину и вынесем ее на свет: надо сделать несколько цветных фотографий.

Иван Игнатьевич помрачнел.

— Нет, — сказал он, — этого делать мы не имеем права.

— Почему? — удивился я.

— Не уполномочены, — невозмутимо ответил директор. — В письме от Русского музея об этом ничего не сказано. Да мы Русскому музею и не подчиняемся, нами руководит районный отдел культуры. Надо получить там разрешение.

— Иван Игнатьевич, но ведь при нас же… — попробовала вступиться Мария Васильевна.

Но он только сверкнул на нее своими маленькими глазками:

— Нет! Не имеем права.

— Тут все-таки есть свет, — я уже понял, что разговор бесполезный, — попробую сделать фотографию прямо здесь.

— Без специального разрешения снимать копии и фотографировать в музее нельзя.

Ну что тут скажешь?!

— Не могли бы вы объяснить мне, уважаемый Иван Игнатьевич, смысл этого запрета? — я уже с трудом сдерживал себя.

— Могу. Смысл могу, — парировал он. Пойдемте со мной.

Мы прошли в отдел древнерусского искусства, миновали несколько комнат и остановились в зале со строгановским лицевым шитьем. Я успел только заметить знаменитую пелену с изображением Дмитрия Царевича и огромную плащаницу «Лонгин Коряжемский», которые знал по репродукциям, как Иван Игнатьевич подвел меня к закрытой легкой желтой занавеской стенке из фанеры и отвел занавеску в сторону. На левой стороне этой стенки висела пелена «Богоматерь Казанская», а правая часть была пуста.