Анка Итальянка - Мафия в родне

Три месяца в году, которые самонадеянно мнят себя летом, я проводила у своей бабушки Тони, жившей в небольшом совхозном поселке под Ленинградом.

Собираться я начинала задолго до поездки. На тетрадном листе в клеточку чернильным карандашом, который нужно было облизывать, чтобы он писал как ручка, трудолюбиво составляла пронумерованный список того, что возьму с собой, включая разную мелочь, типа носовых платков и заколок для волос. Примерно за месяц складывала все перечисленные в списке вещи в свой маленький чемодан, а потом то и дело лазила в него, доставая то платье, то кофточку, то заботливо запрятанную на самом дне зубную пасту.

Чемодан при этом отчаянно капризничал, то закрывая молнию, то нет, то позволяя ей совершенно самостоятельно открываться. Никогда нельзя было быть уверенной, что в пути все не вывалится и не потеряется. Поэтому перед самым выходом из дома к упрямцу применяли воспитательные меры: перетягивали его старым отцовским ремнем. Он жалобно скрипел, реагируя на воздействие, но характера своего не менял.

После этого осторожно, чтобы не вызывать негодование молнии, я присаживалась на самый краешек, «посидеть на дорожку», ради соблюдения давно заведенной традиции. Мама едва касалась юбкой стоявшего в прихожей стула, коротенько, – на пару-тройку секунд, – затем брала сумки с приготовленными для матери гостинцами и городскими деликатесами, и мы отправлялись в путь.

Ехали рано, с первой электричкой, и я, всю дорогу дремавшая и клевавшая носом, просыпалась на подъезде к станции и с предыдущей остановки смотрела на мелькавшие за окнами деревья, электрические столбы, зеленеющие луга и поля, вьющиеся ленты грунтовых дорог. Эти картины мне никогда не надоедали, и я, покачиваясь в такт вагону, увлеченно следила за сменой пейзажей.

Сойдя с электрички, мы быстрым шагом, почти бегом, спешили к старенькому, но аккуратному домику с синей дверью и наличниками на окнах. Баба Тоня уже ждала нас, в привычном стареньком халате и белом в горошек платочке, завязанным под пучком редких седых волос. Мама торопливо и смущенно целовала ее куда-то в щеку, почему-то около уха. Потом выгружала из сумки городские гостинцы: копченую колбасу, сгущенку, конфеты. И заполняла ее деревенской снедью, заранее подготовленной к путешествию в город: творогом, сметаной, трехлитровой банкой парного молока. Я же бросалась к старушке, широко раскинув руки, и обнимала ее, расцеловывая снова и снова. Мама торопливо прощалась с нами, велела мне вести себя хорошо, и отправлялась обратно в город, чтобы успеть на работу.

В этом году я впервые приехала к бабушке самостоятельно и всю дорогу беспокоилась, боясь уснуть и проехать. Но, в конце концов, поборола сонливость и сошла на нужной остановке. На этот раз я припозднилась: перед самым отъездом простудилась и проболела две недели. Когда смогла оправиться после болезни и приехать, там уже была моя двоюродная сестра Люська. Старшая мамина сестра вышла замуж за москвича и уже много лет жила в столице. Она наезжала раз в год к матери, когда привозила к ней сначала сына, потом двоих детей, а теперь только Люську. А Сашка был уже совсем взрослым, отслужил в армии и остался на сверхсрочную службу в Германии.

Люське зимой исполнилось шестнадцать лет, и ей оставался в школе всего год, в десятом классе. Тетя Маша надеялась, что после школы она поступит в техникум, но сама Люська сильно в этом сомневалась: учиться ей было лень, она давно уже мечтала о своей собственной семье. Я была на два года младше и только что закончила седьмой, ни о какой такой семье еще не думала и надеялась, что поступлю в институт, только вот еще не знала, в какой лучше. Никаких особых предпочтений у меня не было, я ровно шла по всем предметам, только к физике относилась с большим подозрением. Ну как поверить выдумкам про то, что можно быть одновременно и волной и частицей? Что это за корпускулярно-волновой дуализм такой? Ты или уж волна, или лишь частица, нельзя быть и тем, и этим, надо меру знать.

Люськина внешность вызывала полное затмение разума у мужчин, – прямо как затмение луны: только что ум был, и вот он на глазах исчезает, – и яростную зависть у лучшей, но такой вредной половины человечества. Ее пышная, зрелая фигура с округлыми там, где надо, формами, длинная русая коса толщиной в руку, длиной до… этой самой, и ясные широко открытые серые глаза манили к себе не только ровесников, но и слишком старых, уже отслуживших в армии парней и даже мужчин.