Иван Плахов - Случай. Фантасмагория

Под оглушительные крики гондольеров, плеск волн и гомон толпы, громко шаркающей по серым плитам набережной, Адам благополучно добирается до колонн Сан-Марко и Сан-Теодоро, горделиво обозначающих вход на пьяццетту, где попадает в цепкие руки уличных фотографов, двух стариков с жуликоватыми лицами, одетых в одинаковые тельняшки и капитанские фуражки с золотыми кокардами, обступивших его с обеих сторон под одобрительное цоканье языков и бесконечное клокотанье: «Белиссимо, белиссимо, белла, белла, че белла дона».

Адам замер в испуге, не зная, как ему реагировать на их неприкрытую лесть с явно выраженным меркантильным подтекстом: они откровенно хотели развести его на деньги, но как ему было пока непонятно. Неожиданно для самого себя он улыбается, томно вздыхает и игриво воркует в ответ:

– Нихт пароле, скузато, – отчего приводит престарелых альфонсов в сущий восторг.

– Синьора, бенне, бенне, ноу проблема, да дове сиетте ариватти? Да дове? Прего, уна фото? Прего, прего, че белла дона. Гратута-м-е-н-т-т-е-е-е! Прего, прего, прего.

Плохо понимая, что они ему говорят, Адам продолжал улыбаться, недоуменно пожимая плечами. Наконец, ничего не придумав умнее, он признался на русском:

– Ничего не понимаю. Ферштейн, старая обезьяна? Я русский, копире? Облико морале. Но мани фо ю! Копире?

– О, руссе, руссе, – радостно в один унисон взвизгнули фотографы и поменялись местами: сизоносый встал слева, а круглолицый с морщинистым лицом младенца – справа от Адама, – Но палраре ун по ин руссо, копире? Ун по ин руссо! Я говорить руссо, мало-мало. Белла, че белла дона. Ай, калинка-малинка. Тцэ, тцэ, тцэ, ах, малинка! Вы, руссо, очень, очень красиво.

Адам зачем-то поправил грудь, – видимо, это была неподконтрольная ему телесная реакция, – и снова улыбнулся, после чего опять повторил:

– Но мани фо ю, ферштейн?

– Но мани, но мани, долче белла, для вас бесплатно, калинка-малинка. Хочешь фото? Фантастик фото!

– Бесплатно? – снисходительно уточняет Адам, поправляя волосы, – если бесплатно, то можно.

– Можно, можно, – засуетился сизоносый, который и оказался знатоком русского языка, – фантастик фото. Пер долче донна фантастик портфолио. Кописко?

– Кописко, кописко, старый пиписко, – хохотнул Адам и повел плечами, – Давай фотографируй – я не против.

– Уна моменто, белла донна, – встрял в разговор напарник сизоносого, отчего его лицо сложилось в приторно-слащавую гримасу, – Э туйо окьи нери коми дуэ стели пер ме. Очьи черны.

– О, да, – обрадовался сизоносый, – Очьи, очьи черны. Очень красиво. Очень. Нерро окьи. Белла окьи. Очень люблю, белиссимо.

– Соло ин студио фотографико.

– Эсаттаменте, Джузеппе, фантастико фотосессия. Мало-мало фотосессия. Экшн. Хорошо. Хочешь? Будет хорошо, очень к-хорошо. Калинка-малинка, долче витта: водка, икра, – браво.

– Так фотографироваться будем или как? – удивился Адам неожиданному повороту в разговоре.

– Будем, будем, – энергично заверил его сизоносый и даже от возбуждения снял свою капитанскую фуражку и промокнул клетчатым платком вспотевший затылок, – Но не здесь. Можешь подождать нас на пьяцце, в кафе? Всего соло мало-мало диечи – десять минуток. О-кей?

– Ну ладно, а в каком кафе? – согласился Адам.

– В кафе «Флориан», для такая белла донна только там. О-кей?

– О-кей, о-кей, старый лицедей. Только учти, ждать я вас не буду. Если что, то уйду одна.

– Нон, синьора, нон си преоккупи! Мама-бошкой клянуся. Правда, Джузеппе?

– Эсаттаменте, пароло д-оноре!

– Ничего не понял: какие вы экскременты имеете в виду? – но черт с вами, рискну. Посмотрим, что такое долче вита для вас, – с этими словами Адам прошел сквозь расступившихся в почтительном полупоклоне стариков и отправился на площадь Святого Марка.

Перед собором, покрытым гигантскими патинированными бородавками куполов, теснилась бестолковая масса туристов, разочарованно обступившая громаду пиратского триумфа венецианцев, в который уже не пускали: единственным утешением был снимок на фоне мраморно-мозаичного великолепия или «селфи» на телефон под одобрительный гогот соплеменников. Пройдя между вавилонским сбродом на площадь, на которую уже начали спускаться сумерки, спугнувшие большую часть голубей и иностранных зевак, он двинулся вдоль почерневших фасадов Новых Прокураций в сторону дощатого помоста в окружении сотни уличных столиков, часть которых была занята завсегдатаями этого заведения: это было знаменитое кафе «Флориан», Мекка Венеции. Напротив него расположилось кафе «Квадри», стремящееся оспорить у него честь считаться самым дорогим в этом городе.