Илья Бушмин - Анабиоз

Я двинулся в зал ожидания. Расположился на жестком, как и на любом другом вокзале, неудобном сиденье. Спать было нельзя – еще прозеваю поезд. И я решил себя занять тем, чем убивает время вся планета – бесцельным тыканьем сотового телефона. Я нашел в нем карточную игру и принялся играть в дурака. Опыт у меня был хорошим, а телефон оказался паршивым игроком, такого только на деньги обувать.

А потом телефон зазвонил. Я удивленно вгляделся в дисплей и узнал московский, родительский номер. Я заволновался, чувствуя, как в груди колом встает надежда. Сейчас я услышу «Сергей вернулся».

– Алло? – почти заорал я в трубку, чувствуя, что не владею собой.

– Ле… Ле.. Леш…

Голос матери. Она волновалась. А отец даже не сжалился над ней. Мог бы позвонить сам. Но он был слишком горд, чтобы звонить мне – собственному, черт побери, сыну. Куда катится этот чертов мир.

– Мам, привет. Что случилось? Сергей? Новости от Сергея?

Мать молчала. Я уже испугался, что подвела связь. Но оказывается, мать просто пыталась заставить непослушный речевой аппарат сказать то, что в конечном итоге все-таки смогла выдавить:

– Па… Папа… У… У… Умер…

У меня потемнело в глазах, и я до боли в суставах сжал трубку мобильника.

Такого горя на лице матери я не видел никогда, и один ее вид был для меня, как ледяной душ. Она была серой, сморщенной, с кругами под распухшими от недавних слез глазами. В глазах была паника. Как у ребенка, потерявшегося в незнакомом ему городе, когда папа с мамой вдруг исчезают – и ребенок осознает, что он остался один. Без близких и их защиты и поддержки. Наедине с пугающим и неизвестным ему миром чужих.

– Се… Се… Се.. – пыталась сказать мать. Она как-то отчаянно теребила полу халата, словно это могло чем-то помочь, и силилась заговорить. А речевой аппарат словно понял, что говорить теперь не с кем, а значит, бессмысленно. И подчинялся еще меньше, чем раньше. – Сер…

– Сердце, – подсказал я. Мать согласно кивнула. Значит, я угадал.

– Оно дав… дав.. давно барах… бар… барахлило. У папы. А как Сергей пропал, так и… во… во… воо…

– Вообще, – мягко ввернул я.

Нижняя губа матери задрожала. Она закусила ее. Закипел чайник. Мать растерянно посмотрела на него и отвернулась. Боюсь, она сделала это машинально, ничего не видя. Ее не было здесь. Она была в прошлом. Я встал и выключил чайник.

– Я не… не… не говорила. После того, как Сергей… Мы почти каж… каж… каждую ночь вызывали ско… ско…

– Скорую, – нахмурился я.

– Ритм. У папы сры… сры… срывался ри… ритм. То колотилось, то би… би… билось еле слы… слы… – она посмотрела на меня. Взгляд беспомощный, как у ребенка. Я кивнул, давая ей понять, что понял мысль.

– Почему не лег на обследование? Если каждую ночь «скорую» вызывали?

Мать отсутствующим взглядом посмотрела на свои руки.

– Папа не… не… не хотел. Он бо… бо… боялся, что как то… то… как только ляжет, то Сер… Сер…

– Сергей.

– …Сер… – кивнув, продолжала пытаться мать. – Сергей появится, а па… папа не смо… смо…

– Не сможет помочь. Понимаю.

Все время, пока мать силилась произнести простейшую фразу, тратя на это раз в пять больше времени, чем требовалось ей раньше, я по привычке хотел ввернуть дежурное «Не волнуйся». Я всегда так говорил, когда мать начинала заикаться сильнее обычного. Сейчас фраза вертелась на языке, но я следил за тем, чтобы она не слетела. У нее умер муж, с которым они прожили вместе 32 года. Сложно не волноваться.

Отец был в морге, его увезли вечером. «Скорая», приехав, лишь констатировала смерть, после чего они вызвали патологоанатома и участкового. Бравый страж порядка либо прослушал, в связи с чем его вызывают, либо вообще был не в курсе. Он был уверен, что пришел по поводу прописанного в этой квартире Алексея «Явары» Рогова. Меня. Полицейский перешагнул порог и с ходу заявил: «Ну, что он опять натворил?». Зачем воспринимать информацию из мира, если можно делать собственные выводы и вообще продолжать слушать голоса в голове.

– Па… Па… Папа прилег по… полежать. Перед те… те…

– Телевизором, мам.

– Я го.. готовила, – кивнув, продолжала мать. – Через ча… час зову его у… у… ужинать, а он мо… мо… молчит. За… За… Захожу, а он смо… смо… смо… смо…

Она так и не закончила. Заплакала, уткнув лицо в ладонь.

От жалости к матери у меня разрывалось сердце. Все, что я сейчас мог, это просто обнять ее.

В дверь позвонили. Мать вздрогнула и почти испуганно посмотрела на меня.