Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

— Случилось? У меня все уже давно случилось. Как Горбачев к власти пришел, так и случилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Я? Знаешь, Толя, я теперь что-то по коммунистам тосковать начал.

— Ты?!

Журковский усмехнулся. Крюков в восьмидесятые годы вылетел из Союза писателей за антисоветскую деятельность. Правда, дальше этого репрессии не пошли, видно, не очень опасен был Крюков, и деяния его не представляли угрозы для безопасности государства. А Союз писателей — он просто на всякий случай обезопасил себя, дистанцировавшись от скандалиста и матершинника, каковым в те годы был Гоша Крюков.

— Да, я. При всей моей ненависти к советской власти начал по ней тосковать. Не по ней, точнее, а по тем людям, которыми я был окружен. Понимаешь меня?

Гоша сосредоточился только на Журковском, полностью игнорируя всех остальных, сидевших за столом.

— Прости, не понимаю.

— Все ты понимаешь! — Крюков схватил со стола бутылку, в которой водки оставалось только на донышке, выплеснул в свою рюмку и быстро выпил, не закусывая.

— Все понимаешь, — повторил он. — Только сформулировать не можешь. Или не хочешь. Тебе что, нравится твоя нынешняя жизнь? Только честно скажи нравится? Как на духу? А?

— Если человек говорит, что ему все в жизни нравится, значит, он фактически умер, — ответил Журковский. — Он мне неинтересен. И сам себе неинтересен. Если он не хочет ничего в своей жизни изменить…

— Ай, брось ты свои интеллигентские выверты! Осточертело! Пустая болтовня! Сотрясение воздуха! Сколько лет живу в этой стране, в этом Городе, столько и слышу эти Фразы. Да, Фразы. С большой буквы. А ни хрена не стоит за этими вашими фразами. Все просрали, и свою жизнь, и свою родину… Только фразы остались. А вам больше ничего и не надо! Вот ты, Толя. Говоришь — если человек не хочет ничего изменить, он неинтересен… А сам-то ты — что хочешь изменить? Да ладно — «хочешь»! Хотеть мало. Надо ведь действовать. Что ты думаешь менять? Что ты можешь? Ты, помнится, хотел уехать. Почему же здесь сидишь? А, Толя? Объясни мне, почему ты остался!

— Пойдем-ка, Гоша, в магазин, — сказал Журковский. — А то, знаешь, сейчас на личности съедем… Нам это надо?

— Верно.

Крюков посмотрел на пустую бутылку.

— Пойдем в магазин. Так всегда было и всегда будет. Все разговоры о судьбах мира заканчиваются походом в магазин. Конечно… Ну идем, чего тянуть. Галя! — Крюков посмотрел на хозяйку дома. — Ты не против того, чтобы мы усугубили?

Галина Сергеевна в этот момент была увлечена сравнительным анализом прелестей отдыха на Кипре и в Турции. Анализ этот проводила Виктория. Она говорила со знанием дела и все время упоминала о том, что Надюшке, ее дочери, не в пример больше понравилось в Турции.

— Хотя, знаешь, Галя, по деньгам практически одно и то же… Это только говорят — тут дешевле, там дешевле… А как приедешь, деньги летят направо и налево…

— Что? — спросила Галя, повернувшись к писателю.

— Я говорю — усугубим мы с Толей. Ты не против?

— Конечно, конечно… Толя, купите соку еще, хорошо?

— И сигарет, — вставила Надюшка.

— И сигарет. — Галина переправила мужу пожелание Нади, тем самым по привычке давая всем понять, что ЕЕ Толя исполняет только ЕЕ приказы.

— Пошли.

Крюков встал со стула. Его качнуло, но, проявив чудеса равновесия, он с некоторой даже элегантностью выбрался в прихожую. Журковский, нащупав в кармане бумажник, отправился следом.

Он был серьезно обеспокоен тем, что, по прикидкам, денег у него практически не осталось. Точнее, были, конечно, сто долларов, но это были последние сто долларов, на которые семье профессора Журковского предстояло жить как минимум месяц. Правда, должна быть еще зарплата в Институте, да и у Галины аванс, но эти деньги Анатолий Карлович не рассматривал как составную часть семейного бюджета. Они улетали за день, за два. Телефонные счета, квартирная плата, «за свет, за газ, за воду», как скороговоркой выпаливала Галина, заполняя квитанции, — все это съедало львиную долю официальных зарплат.

Может быть, у Крюкова что-то есть? Вряд ли. Писатель за последние годы не имел, кажется, ни одной публикации. Крюков — по мнению Журковского, «крепкий» писатель, то есть хороший ремесленник, умеющий оформлять свои мысли и, главное, способный создавать внятные и реалистичные сюжеты, — обладал чрезвычайно скверным характером.

Гоша всегда любил резать в глаза правду-матку или то, что ему таковой представлялось.

Он бесконечно спорил с редакторами, корректорами, на критиков же выливал такие потоки словесных помоев, что некоторые из них даже остерегались отпускать на счет Крюкова свои замечания — себе дороже.