Алексей Мальцев - Шиза

– Неважно выглядишь, – покачал я головой после приветствия, – Константин Аркадьевич. С чего бы?

– Не на курорте, чай, нахожусь, – прикрыв глаза, продекламировал он. – Ни бассейна тебе, ни солярия, ни джакузи…

– Кстати, как поживает Макар Афанасьевич? Что-то давненько о нем ни слуху ни духу.

– Забыл передать, – спохватившись, затараторил Лекарь. – Уехал Макар Афанасьевич в Штаты на длительную стажировку. Знакомый американский кардиохирург пригласил. Обмениваться опытом, так сказать. Проще говоря – оперировать, заимствовать другие техники и так далее.

– Интересно, как он тебе об этом сообщил. У вас что, телепатическая связь с ним установлена?

– Виноват, забыл уточнить при первой встрече… Он мне об этом давно сообщил, что планирует в конце апреля ехать в Хьюстон. Еще до того, как ОМОН в центр нагрянул. Даже авиабилеты показывал. Просто за всеми этими стрессами я запамятовал, что немудрено, опять же… Теперь вспомнил, сообщаю. Думаю, вернется не скоро.

Чтобы как-то сбить его говорливость, я не спеша разложил перед ним на столе фотографии всех пленниц подвала, которые мне любезно предоставил майор Одинцов, и поинтересовался:

– Костя, скажи, тебе кто из твоих пациенток больше всего нравился? Я имею в виду, как женщина? Ведь ты мужчина, ты не мог на них смотреть равнодушно.

Едва взглянув на снимки, он мгновенно переменился в лице и отвернулся. От его показного кайфа не осталось и следа.

– Кого вы мне показываете! Уберите ее немедленно. Как вы можете! Ведь ее уже нет на этом свете, а вы мне тут…

– Многих артистов давно нет с нами, однако мы с удовольствием пересматриваем фильмы с их участием.

– Но мы не видели этих артистов с раздробленными черепами!

Я понял, что смотреть он не может в основном на фото Синайской – женщины, которую убили и которую он называл почему-то Олесей Федорчук. Лица остальных пленниц не вызывали у него никакой реакции.

Перевернув фотографию Синайской, я повторил свой вопрос:

– Теперь ты можешь спокойно мне сказать, кто из женщин тебе нравился больше всех. Не волнуйся, я им не скажу.

Лекарь немного обмяк, расслабился.

– Им вы можете рассказать, я не возражаю. Главное – не говорить Макару Афанасьевичу, когда он вернется из Америки. А то он убьет меня, если узнает, что я…

Он вдруг замолчал, недоверчиво глядя на перевернутую фотографию Синайской. Словно ее лицо просвечивало сквозь бумагу.

– Что ты делал, когда Макара Афанасьевича не было в центре? Кто тебе был симпатичнее других?

– Она не простит, – он показал пальцем на перевернутую фотографию. – Хотя у Олеси были завязаны глаза, хотя она лежала в другой палате, но она видела сквозь повязку, сквозь стену, я чувствовал, что она смотрит. Она всегда наблюдала за мной. И когда я… Нет, не простит! Не простит!

Глагол, повторенный Лекарем, странным образом размножился в моем черепе, отразился от его стенок и направил привычный ход мыслей не туда. Совсем не туда.

Эльвира мне тоже так и не простила своего диагноза. «Вторичное бесплодие» – это когда раньше была способность забеременеть и выносить ребенка, а потом по какой-то причине она пропала. Вот так просто: была возможность, и – нет ее!

Вроде как была женщиной до этого, а теперь – одно название, оболочка, фантом. Не совсем женщина! Наполовину.

Неужели, доктор, тебя время не лечит? С этим давно следовало смириться и жить дальше. А у тебя в памяти то и дело всплывают ненужные ассоциации! И даже беседа с опасным преступником для этого – не помеха!

Кто из вас здоров, а кто болен, а, Корнилов?!

Вернувшись в напряженную атмосферу кабинета, я с облегчением отметил, что Лекарь, кажется, не засек моей кратковременной отлучки «в себя».

А что, если засек, но мастерски обыграл неведение?!

Он привычно переводил взгляд с одного предмета на другой, словно искал защиты. Тревога и беспокойство нарастали.

– Что ты такое делал, чего Олеся тебе не простит? – я щелкнул пальцами перед его носом. Он вздрогнул, уставился на меня, словно я появился из воздуха перед ним секунду назад.

– Но я же не виноват, – чуть не плача, промычал он, – что у Марии… такие красивые ноги. Особенно когда в колготках… Их словно нарисовал художник. Словно специально для меня. Это чудо!

– Ты про чьи ноги сейчас говоришь? Про какую Марию?

Он уже набрал воздуха, чтобы сказать, но вдруг спохватился, взглянул на перевернутую фотографию и прикрыл рот ладонью. Потом дрожащим пальцем указал на фото Валентины. Той самой, у которой я был вчера в больнице.