Алла Демченко - Александра - Жизнь и судьба

Все, за исключением главного врача, понимали абсурдность с травматологическим отделением. Что значит — сегодня мало больных, а что будет завтра — ведь никто не знает.

И если б не Стрельников, она непременно переживала б вместе со всеми, строила догадки о том, как эта реорганизация, а проще — сокращение, коснется их отделения, перевыполняющего все мыслимые и не мыслимые койка — дни. Пережить еще один день. Или два? А потом она тоже будет переживать вместе со всеми, и строить догадки, и волноваться.

— Александра, что говорит по этому поводу Владимир Иванович?

— Не знаю. Ничего, вроде…

На подоконнике зазвонил телефон и сразу замолк. Они втроем одновременно повернули головы в надежде, что кто — то ошибся номером и сразу отключился, но телефон ожил снова. Дудник взял трубку.

— Чай без меня не пить, я в приемное отделение. Вроде к нам поступает больной. Или предложить его травматологии, пусть выполняют план? — хихикнул Дудник уже у двери.

— Саша, в тебя глаза несчастные. Ты, что серьезно так переживаешь? — Елизавета прикрыла дверь за Дудником и включила чайник.

— Переживаю. Не знаю, что мне делать с Германией.

Она действительно не знала, что делать. Стажировка в клинике профессора Шульмана оставила неизгладимое впечатление, словно, там, в Германии она столкнулась с инопланетной жизнью. Все у них было какое — то нереальное, начиная от небольшой клиники с ее стерильной чистотой и белозубыми улыбками, до сохранившихся четырехсотлетних домиков в которых жили до сих пор добропорядочные бюргеры. И больные у них были совершенно другие. Поначалу ей и сам профессор казался чудаковатым.

— Знаешь, Лиза, после Германии я стала еще больше жалеть наших больных. Однажды утром такая суета в отделении, ну думаю, кому — то хуже стало за ночь. А оказывается, в пациентки дома кошка осталась одна. Она не успела ее определить в кошачью гостиницу и, представь, все решали этот вопрос, как самый главный.

— И как? Решили?

— Вызвали кого — то из службы толи спасения, толи защиты животных. Нашим бы пациентам да их проблемы.

— Это точно. В меня вот Кравцова отказывается от лечения, и ничего не поделаешь. Муж пропил все деньги. Нашел заначку и пропил. Дочь звонила, просила не выписывать. Постарается где — то найти. Если найдет, конечно.

А еще в нее там почти случился роман. Настоящий служебный роман с ассистентом профессора. Она даже успела подумать, что Вальтер Нойманн именно тот мужчина, который ей нужен. Если б она еще сумела поверить в это.

Вальтер Нойманн… Он был, наверное, настоящим немцем: пунктуальный, педантичный, уверенный, что планета крутится вокруг его страны, целеустремленный в работе и… немного скучный.

Она примет приглашение профессора и поедет в Целле. По утрам на выходных будет пить кофе у открытого окна и рассматривать прохожих. И даже думать будет по — другому. И Москва будет далеко от нее, а следовательно, и Стрельников. И тогда в ее жизни не случится ни первого, ни второго дня после встречи с ним. И она станет свободной и, может, даже влюбится в Вальтера Нойманна. А что…

— Ты можешь себе представить, что бы немцы с утра ломали голову: сократят или не сократят их отделение, если сегодня у них меньше больных чем, скажем, вчера. От наших высокодуховных разговоров они точно свихнулись бы.

Елизавета была права. Ничего подобного в добропорядочных немцев не может случиться. Там даже есть кошачьи гостиницы…

Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и…тоской. Роман прикрыл тяжелые веки. Придет очередное светило от медицины и будет пафосно говорить, что все в него будет хорошо, что попал он в самую, что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он…

Ему не было ни какого дела до других. С того момента, как все случилось, ему не было дела и до себя. Все осталось в той прошлой жизни: репутация, талант и любовь. Свою безупречную репутацию он заработал своим талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя — это он точно знал. Что касается любви… Ее — то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.

Дверь открылась еле слышно. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.