Трифон Иосифов - Браконьеры

Ветра почти никакого, так — еле чувствуется движение воздуха, будто муха летает вокруг, а мне хочется ускорить шаги. Я неплохой специалист по этим диким местам и знаю, что зимние бури рождаются здесь, в Чистило. Из этого адского горла рогатый дьявол выдувает бесов, которые заполняют весь воздух вокруг беспощадной ледяной метелью…

Когда мне приходится делать что-нибудь неприятное или меня подстерегает опасность, я всегда насвистываю и думаю о смешном. Эта привычка осталась у меня еще со времен детского дома. Был там при мне один воспитатель, только у Диккенса я читал про таких. Это ничтожество морило нас голодом, день начинался и кончался пощечинами, которые сыпались как град, он заставлял нас делать совершенно бессмысленные вещи — и все это называлось «системой воспитания трудом». Я был самым маленьким и слабым, и бить он меня не смел, но придумал для меня особое наказание — подвешивал за поясок на медную вешалку в коридоре. И вот висел я там часами и, чтобы не реветь от обиды, научился свистеть и выдумывать разные разности. Например, я воображал, что умею летать или — это я любил представлять себе чаще всего — что у меня есть большая черная пантера, которая однажды прибежит и накажет моего мучителя. И потом, позже, я продолжал свистеть во время наряда вне очереди в армии, когда меня посылали мыть уборные или когда избивали на ринге и я сваливался в угол, как мешок с костями. И во время экзаменов, сидя напротив преподавателя, я свистел, и в издательствах и редакциях, когда отвергали мои плохие стихи, и стоя перед любым начальством… Только когда это произошло между мной и Надей, свист вроде как замер, заглох у меня внутри. Да, а поскольку свистел я всегда именно про себя, внутренне, то никто и не знает, что я, Боян Боров, лесничий по образованию, начальник заповедника по собственной воле, воспитанник детского дома, добровольно заточивший себя в этот Диарбекир [2] Старинная тюрьма-крепость в Болгарии, куда издавна ссылали врагов царской власти. , больше всего на свете ненавижу браконьеров, часовой график и книгу прихода и ухода, зато обладаю сверхъестественной способностью летать и до недавнего времени имел собственную черную пантеру. М-м, не совсем собственную, потому что она принадлежала и Наде, но это все равно. Я никогда никому не говорил об этом, потому что люди (я, конечно, не имею в виду болванов, таких, как я) верят в более конкретные вещи, чем в разные там полеты или в собственных пантер. И все-таки, когда лицо у меня сводит от внутренней боли и я держусь изо всех сил и ни перед кем спины не гну, находятся чудаки, которые задают мне странный вопрос: «Ты что, с неба, что ли, свалился?» Как будто они знают, что такое небо, и когда-нибудь пробовали реять над этими зубастыми ребрами гор. Вот стоит мне захотеть — и я уже сейчас могу взлететь над Пределом и темными головами Старцев, чтобы увидеть оттуда охотничью базу или старый орех и мельничный камень перед домом бабушки Элены в Дубравце. И если я полечу дальше в сторону заходящего солнца, то очень скоро достигну большого задымленного города, переполненного людьми с часами на руках. А что часы? Ведь и без них день — это день, а ночь — обязательно ночь.

А пока я пытаюсь обогнать сгущающиеся сумерки, я вспоминаю, что спектакль в театре на главной площади этого задымленного города начнется через час или два. Разодетые люди заполнят до отказа ярко освещенные фойе, потолкаются в буфетах, а потом тихо, воспитанно опустят свои задницы в удобные, мягкие кресла. В зале запахнет духами, туалетной водой и ацетоном, а еще свеженаписанной декорацией и нафталином. Наконец прозвенит последний звонок, разноцветные лучи прожекторов зальют сцену, и там — пред очарованными очами притихших зрителей — появится Надя…

Интересно, что было бы, если бы я не прервал полета, а такой, как есть, замерзший, обросший щетиной, со старым рюкзаком на спине и волкодавом Гаем у ног, вдруг возник бы перед ней, чтобы схватить ее и, по старому дедовскому обычаю, унести в тридевятое царство, тридесятое государство…

Гай уловил пугающую опасность в неподвижном воздухе, ощерился на безмолвное пространство, заворчал и рванулся вперед. Что делать — пришлось отвлечься от эффектной сцены похищения Нади из театра и погрозить псу кулаком — осторожно! А то увязнем в снегу! Мне не так уж часто случалось попадать в снежные бури у Поющих Скал, и, хотя ветер может в два счета сдуть нас в пропасть, я дорого бы дал, чтобы еще хоть раз, услышать песню Старцев.