Кирилл Топалов - Расхождение

— Довольно! — тихо крикнул я ему в лицо. Мне очень хотелось вырвать из-под его уже весьма объемистого зада складной стул и столкнуть его в озеро (мы сидели у самой воды). — Довольно! — прошептал я и заметил — сидящие за соседними столиками уже стали оборачиваться.

Он молча затянулся сигаретой и наставительно (так он, видно, разговаривает с подчиненными) произнес:

— Прошлое, Свилен, нельзя вернуть, чтобы исправить. Зачем же постоянно колоть мне глаза? Не лучше ли подумать о будущем?

— Дорогой мой, — начал я как мог спокойно, — ты можешь надеть рубашку, жилет, костюм, прежде чем умоешься и побреешься? А?

Я почувствовал, что ему неохота стало продолжать этот разговор.

— Что ты хочешь этим сказать?

— По-моему, ты прекрасно понимаешь, о чем речь, но могу и объяснить. Нельзя говорить о будущем, не отмывшись от прошлого, — неужели не ясно?

— Хорошо! — резко произнес он, благодушие растаяло в тумане, и на меня снова глядели стальные глаза пятьдесят первого, определившие меня в ту самую камеру, где я чувствовал себя так скверно. — Что я должен сделать, чтобы предстать перед тобой… побритым и умытым?

— Ты должен предстать таким не передо мной, а… ты знаешь перед кем…

— Твое мнение для меня не менее важно.

— Хорошо, тогда подумаем, с чем ты можешь явиться ко мне и к Марии… И я даже готов помочь тебе! В общем, в двух словах — нам нужно подробное выяснение всех обстоятельств вокруг того расследования. Ну, и еще одно условие есть, но о нем позже.

Нужно было быть полным дураком, чтобы не прочитать в его насмешливом взгляде не подлежащего обсуждению приговора:

— И это серьезно? Мне ставит какие-то условия главный следователь окружного управления МВД?

— Ну, раз сам главный следователь ставит условия, значит, ты должен их выполнить! — попытался я вернуть ему той же монетой, но шутка не удалась — стальные глаза уже пронизывали меня насквозь.

— Есть вещи, касающиеся того расследования, Свилен, о которых я не имею права рассказывать абсолютно никому. Кроме того, половина вопросов, возникших тогда, так и остались непроясненными. Сюда относится и возможная вина Марии. Просто не хватило доказательств, и расследование прекратили. Ты ведь знаешь, что говорят по этому поводу классики — лучше оставить пять преступлений нераскрытыми, чем наказать хотя бы одного невинного человека. Так что нечего нам обсуждать.

— Мы будем обсуждать этот вопрос столько, сколько я сочту необходимым! — Я тоже сменил тон, но в моем, достаточно спокойном, голосе он, видимо, почувствовал не угрозу, нет! — а то, что со мною его попытки напустить на себя важность, а вокруг страх и туман не пройдут. — Кроме того, ты ведь настаивал на встрече! И в тот момент, когда ты почувствуешь, что наш разговор угрожает сверхсекретной государственной тайне, — (тут уж я не удержался от едких и желчных интонаций), — хватай свой чемоданчик — выход вон там!

Похоже, я осадил его малость. Он снова предложил мне импортные сигареты, я снова отказался, и он несколько театрально вздохнул:

— Втравишь ты меня в историю…

И поскольку я промолчал, он вынужден был заговорить:

— Ну, в общем, короче — полиция узнала о том, что было известно только тем, кого арестовали, и Марии. Протоколы допросов арестованных не сохранились, поэтому неясно, от кого полиция получила сведения — выбила у них или от кого-то со стороны. А Нейчо, с которого начался провал, был схвачен по дороге из тира, где он учился стрелять…

Георгий помолчал немного, вдруг сжал кулак и стукнул по столу:

— Ты понимаешь, Свилен, погибли в мучениях три лучших наших товарища, а ты хочешь, чтобы я был христианином и всем все простил! Мы должны были выяснить истину! Или хотя бы попытаться…

Да, он снова, как и прежде, обвинял меня в мягкотелости, но я к этому давно привык.

— А когда вы пытались выяснить истину, не приходило ли вам в голову, что из-за этой своей прихоти научиться стрелять в тире Нейчо, скорее всего, сам попал в пасть к волку? Разве ты не помнишь, как старшая Мария предупреждала нас, что полиция ведет наблюдение за ее тиром? И мы постановили — не стрелять там? Помнишь ты это или нет?

— Видишь ли, в чем дело, — прервал он меня скорее с грустью, чем с досадой. — Марию тогда спасли две вещи: первая — то, что не ты первый выстроил эту логическую цепочку, и вторая — то, что во время следствия стало ясно — произошла путаница между двумя Мариями и большинство обвинений, выдвинутых против нашей Марии, основаны на этой путанице, а ведь старшая Мария, что греха таить, якшалась с полицией, верно?