Евгения Черноусова - Письмо паршивой овцы

Инспектриса хихикнула:

– Ты, Инночка, молодая, не помнишь советских времён. Эта липа вековая ещё до нас корни пустила. В годы перестройки как-то показывали театральный капустник, вроде как объясняли иностранцам наши слова и выражения. Знаешь, как растолковали «управление культуры»? «Непереводимая игра слов»! Игрой слов мы занимаемся. Ты со своей зарплатой совестью не мучайся. Табели и больничные заполнила, в бухгалтерию сдала, приказы напечатала и по папкам раскидала и подшила, трудовые заполнены, от телефона не бегаешь, всегда на связи… достаточно! Что ты девчонкам их бумаги печатаешь? Не деньги, так хоть шоколадки бы совали. А они на тебя сели и ножки свесили!

– Да так как-то…

Инна Леонидовна ценила хорошее к ней отношение. Месяц, проведённый в методическом кабинете, плохим не считала. Да, болела спина от восьмичасового сидения за машинкой. Но зато никто не дёргал. Она по своей природе аккуратна, методична и усидчива, и внезапное переключение от одного вида деятельности к другому её раздражает и сбивает с ритма. В благодарность за тот спокойный месяц она не отказывалась помочь. Но спустя некоторое время оказалось, что обязанности машинистки стали именно обязанностями. И уже никто не просил, а требовали, и ещё ворчали за медлительность.

Тот начальник не продержался и двух лет. И пошли сменяться на этом посту один за другим люди абсолютно случайные: то не поладивший с редактором журналист, то проштрафившийся помпрокурора, то задвинутому с должности заместителя городского главы дали возможность досидеть до пенсии в этом кресле. Все как на подбор безмерно пьющие. Инне приходилось самоотверженно прикрывать это пьянство, запирая очередного босса в кабинете и отвечая по телефону, что Такойто Такойтович в области, на концерте, в поликлинике, уехал с проверкой по сёлам… словом, отсутствует по уважительной причине. И держала в столе мятную жвачку и кофейные зёрна, которые совала ему на ходу, когда какая-то встреча предстояла.

Так что приход женщины на этот пост ею приветствовался. И первое время всё было хорошо. Когда началась эта немотивированная ненависть? В полной мере Инна Леонидовна ощутила её в тот день, когда в отделе культуры появился Генрих с просьбой посмотреть свежим взглядом их новый спектакль… или нет, она тогда сразу не пошла с ним, сказав, что придёт после пяти. Значит, уже чувствовала себя под колпаком у Мюллера. Да, точно, Раиса Михайловна радостно выглянула тогда из кабинета, услышав его мягкий баритон, и изменилась в лице, когда увидела, куда направлен поток его обаяния. Неужели влюблена? Да быть того не может, он ей в сынки годится! Да и Инна на соперницу никак не тянет.

Тогда, значит, наши примы настояли, чтобы он Инну пригласил. Она тихо зашла в зрительный зал, кинула пальто и сумку и уселась в центре одиннадцатого ряда в широком проходе, там, где у пульта Рома колдовал. Сидевшие в первом ряду Генрих и Раиса Михайловна оглянулись на неё. Что там дальше? Да, Рома кивнул ей и перекинул свёрнутый в трубку текст пьесы. Потом Инна читала его по диагонали, одновременно не выпуская из виду действие на сцене. Спектакль был уже почти готовый, репетировали в костюмах и с декорациями. Потом Генрих объявил перерыв, и те, кто был занят на сцене, разошлись. Часть ушли в кулисы, кто-то спустился в зал. Генрих через ряды спросил: «Как вам?» Инна Леонидовна нерешительно начала: «Я, кажется, понимаю…», но Раиса Михайловна своим хорошо поставленным учительским голосом стала вещать какие-то общие фразы. Инна Леонидовна поняла, что режиссёру не очень-то нужно было её мнение, это коллектив ему её навязал, но комплименты начальницы тоже радости не доставили, а только отнимали время. Тут Инну Леонидовну подозвала Таисия Андреевна и попросила отрегулировать длину её шлейфа, который при ходьбе всё время за что-нибудь цеплялся. Инна предложила ей повторить маршрут по сцене без слов, а потом засмеялась: «Даже если мы обкорнаем его до размера короткой фаты, вы всё равно будете цепляться!» Актриса возразила, что не может же она ходить по сцене плавно, у её героини темперамент такой, она должна на всех бросаться. «Значит, надо его придерживать. Причём в каждом эпизоде по-разному, чтобы шлейф гляделся не помехой, а подчёркивал отношение героини к партнёру: с королём – подхватывать с двух сторон, как бы собираясь присесть в реверансе, на оклик королевы – одним движением агрессивно наматывать его на руку как плащ тореадора, поворачиваясь к принцу – прихватывать его одной рукой и кокетливо прикрывать наполовину лицо». Подтянувшиеся к ним ветераны сцены со смехом принялись предлагать свои варианты, а Инна отступила к кулисам и стала помогать Коле ушить камзол. Не выдержал Генрих, выкрикнул: «Не так, надо подчеркнуть её нелепость, ну, попробуйте косолапить!», вспорхнул на сцену и стал двигаться с Таисией Андреевной, поочерёдно изображая каждое действующее лицо. Профессионал он, конечно, был настоящий, не чета местным, поэтому их дрейф по сцене превратился в танец. Не выдержав, Инна Леонидовна пискнула: «Боже, это просто балет!» «А давайте попробуем сыграть второе действие как балет!», – загорелся режиссёр. Не получалось, все устали, начало прорываться раздражение. Ираида Семёновна подмигнула ей, и Инна Леонидовна предложила: «А давайте у вас одна Таисия Андреевна будет балериной! В диалоге с ней все переходят на танец, а в остальное время ходят нормально».