Владимир Югов - Одиночество волка

Старый Хатанзей стоял чуть в сторонке от всех, а Наташа была около матери Васьки. Олени сгрудились, дрожали. Те, что стояли по краям, образовали живой заслон для слабых. Малыши были в середке. Крайние защищали и согревали других.

Собачки виляли дружелюбно хвостами, и Волову показалось, что они узнают его. И олешки тоже узнали его; большой, постаревший вожак, потянулся к нему мягкими своими губами и вроде так здоровался с ним. Волов обнял его.

— Почаюем, — наконец опомнился старик. — Что же мы стоим?

И вся семья пошла в чум.

Он взял стакан и без всякого вкуса отпил.

— Видишь, — сказал старик, — совсем один со своими олешками. Аэродром поставили, чаще летают ко мне. Но один. Алеша уехал на курсы, Васька… Ах, Васька! Что Васька… А Иван, твой солдат, учится теперь.

— Я ее люблю, отец, — сказал Волов. — Разве ты, отец, не поймешь этого?

Старик долго молчал.

— Ты сильный мужик. А Васька — худой, жалкий Васька, бедный Васька. Это не отец говорит — посторонний человек. Ничего нет у Васьки. Только это заставляет Ваську жить.

— А мне? Мне как быть?

— Ваня наш живет, он Светку любил, которая замуж за Маслова пошла, сказала мать. — Ваня уехал…

Старик перебил:

— Я с тобой, сынок, не спорю. Решите вы сами. Наташа! Наташка!

Она вошла в чум.

— Что, отец?

— Хочет тебя старшина от нас забрать.

Наташа потупила голову.

— Я давно тебе, отец, хотела сказать, что уйду от вас. Только не сейчас… Саша. — Поглядела твердо. — Когда вернется Алеша, я приеду сама. Они одни теперь не смогут управиться.

В чуме стало тихо, будто только что кого-то похоронили.

— Ой, ой, Наташа! — заплакала мать. — Как я тебя люблю! Ой, ой! Сон был тогда мой в руку! Добрый Лолгылын приходил к нам в чум…

Волов вышел на улицу, положил в нарты ружье и патронташ.

— Гляди, кто-то злой в краях наших, — предупредил старик. — Совсем рядом. У Родиона дочку украли.

Ладно. Ничего не интересно. Ладно. Наташа одна лишь стоит, одиноко стоит у чума… Стоит, стоит, стоит. Она придет. Придет. Обязательно придет. Ему без нее нельзя. Пропадет он без нее. Погибнет.

…Он увидел одинокого мужика. Мужик был тяжело нагружен, с удивлением глядел он на подъезжающего Волова.

— Здорово, — сказал мужик, и Волов подумал: «Где я его видел?»

Так они стояли друг против друга. Мужик ухмыльнулся и сказал:

— Чего глядишь? Помог бы. Еду к геологам. Везу… деньги. Премию раздавать.

В это время откуда-то из темноты снегов возникла крошечная фигура. Мужик глядел в ту сторону, забеспокоился.

— Гони, — приказал он, усаживаясь в нарты. — Ну! Это он… Хотел меня ограбить…

На какие-то доли секунды Волов поверил, и этого было достаточно. Мужик резко рванул хорей у него из рук.

— Убью, — заорал он. — Гони! И сиди — тихо!

Волов покорно кивнул головой и вдруг резко опрокинул на ходу нарты, он ударил ребром ладони в тугую шею мужика.

Потом он задыхался, долго потом кашлял, потом изворачивался, как его учили, и он был благодарен, что и этому его учила война. Он не помнит, когда руки мужика обмякли: то ли после того, как над тундрой что-то полыхнуло, то ли после того, как он что-то сделал с мужиком. Скорее всего, это произошло после того, как он вспомнил, где видел этого мужика. Да, да… Тогда проверяли документы, когда искали Алексея Духова… Тогда Волов вспомнил, как когда-то служил с ним недолго, всего два месяца…

Он аккуратно его связал. Делал это надежно. Когда пристроил его, повернул лицом туда, где увидел человека. Нарты и человек сближались. Острый взгляд Волова различил вскоре женщину, которая упрямо шла, наверное, к чумам Хатанзеева. Он не ошибся. Маша, наверное, очень удивилась, что на ее пути встал Волов. Молча подошла она к нартам, молча опустилась перед связанным человеком на колени.

— Дуак, дуак! — в голос закричала она. — Дуачок! — И стала хлестать его по щекам.

Духов давно пришел в себя. Он недоуменно поглядел на них.

— Что же ты наделал, что наделал! Я же верила… Верила!..

Маша била тяжелым кулаком нарты. Волов взял ее и стал неистово трясти:

— Хватит! Хватит! — крикнул он. — Хватит!

Через полгода, ранней весной, Васька Хатанзеев застрелил Волова прямо на пороге дома Маши-хозяйки. Говорят, перед этим Волов пришел с жалобой к начальнику почты Прошину. Тот готовился к зимней сессии. На столе чертежи, схемы, валялись лекало, линейки, карандаши. Прошин нагибался, хрустел костьми, шея у него была красная, весь он в напряжении, кончик языка высунут.