Владимир Югов - Загадка мадам Лю

— Именно, — сказал с иронией подполковник и задал новый вопрос: как он провел этот четверг?

— Вы были с Ириной весь день? — впился глазами.

— В этот день она не пошла на работу. С утра мы отвели в садик Катюшу. Потом позавтракали. Затем пообедали. А в четыре часа дня я пошел в садик за Катюшей один. Ирина сказала, что плохо себя чувствует.

— Тем более, надо было подойти к ней, когда она так лежала, — заметил старший лейтенант.

— Мы играли с Катюшей до пяти часов, — не обратил внимания на слова Васильева Ледик. — А когда я пришел, чтобы одеть ее и вести домой… Мне воспитательница сказала… Ну что звонили сюда, и мне ее, Катюшу, одну не отдадут…

— Кто звонил?

— Я не знаю.

— Ее родители? Она сама?

— И она, и ее родители, может.

— Это так сказала вам воспитательница?

— Да.

— И что вы предприняли?

— Я пошел за Ириной. Чтобы объясниться. Все-таки это и моя дочь. И, может, вместе пойти и взять ребенка…

— Кто-то вас видел, когда вы шли вместе?

— Не знаю.

— Но в поселке вас многие знают. И вы знаете многих…

— У меня память на лица неважная. Мне кажется, весь поселок другой. Теперь, после моей службы.

— И все-таки кто-то вас видел? — спросил Васильев.

— Почему вы так настаиваете? Это же все — случайные встречи.

— И все-таки?

— Я не знаю их фамилий.

— Не знаю, не знаю! — забормотал Васильев. — И так всю дорогу!

Я теперь часто езжу на наши кинорынки в качестве члена жюри. Последний кинорынок аккредитовали более пятидесяти непосредственных производителей продукции. Было на нем предложено для покупок пятьдесят игровых, пять документальных и научно-популярных лент, двадцать мультфильмов и т. п. Я был на нем в том же качестве — члена жюри.

Но почему сразу, по приезде оттуда, бросился в тот тихий, заштатный шахтерский городок? Где было совершено убийство? Да потому, что взыграло во мне убаюкивающая, убивающая нас конъюнктурщина.

Какова была программа свободного уже нашего кинорынка, где нет прежних структур — это нравственно, это для наших советских людей тружеников, а это пошло, очернено, потому — нельзя, запретно?! На наш кинорынок вываливается теперь все то, что покруче и побойче. Что показывали (для покупателей) на этом последнем кинорынке? Сперва — про убийства, потом — про изнасилования, затем — про убийства и сразу же — про изнасилования. Если показывали мужскую тюрьму, то обязательно «паханов» и новичков (мужские сексуальные игры), если женскую колонию, то мужеподобных женщин и сладеньких девочек, хором охающих за цветными занавесками (женские половые игры).

И теперь, представьте, как покупатели кинорынка бросились приобретать эту порнуху! Они ее хватали! Молча хватали. «Это пойдет в кинотеатрах у нас!» — сказал мне с восхищением один такой торгаш. Они уверили меня, что я несовременный, отстал от жизни. С кем-то из них я пил потом вечером в престижном ресторане, построенном год назад. Пил, конечно, на их деньги. И перевоспитывался — под их напором.

Перед этой поездкой на кинорынок я написал сто страниц убористого текста — очередную детективную историю. Я боялся ее показывать знающим людям: опозорят, скажут — чернуха! Вернувшись домой, войдя в прокуренный, с чужими запахами коридор, вдруг представил, какой я, собственно, болван. Я мог бы давно разбогатеть, то есть заработать бешеные деньги. Почему, имея такую «продажную» на книжном рынке рукопись, бедный-бедный, я считал в среде этих богачей копейки в своем кармане? Неужели я не мог, так же, как они, ходить в ресторан, пить, заигрывать с девочками, приглашать их в номер?

Ужас, за три дня пребывания в номере, мне пришлось заплатить бешеные рубли, а возвратили мне в тамошней конторе жалкие копейки за каждые сутки. Я жил эти три дня впроголодь — попивал чаек и заедал его булкой…

Зачем же я так глуп, если моя рукопись, похожая на их искусство, прозябает в моей этой дурной смеженке? Давно мог бы я положить ее на стол новых редакторов, неистово ищущих чернуху и порнуху. Почему я, олух, всегда считал всю остросюжетную, подобную той, которая процветала на кинорынке, продукцию вторым сортом? Кто мне привинтил подобную башку на плечи? Кто внес в мои извилины подобное?

Ах, совокупность случайных обстоятельств в судьбе каждого из нас предопределена! Ах, чем удивишь читателя, придумывая сногсшибательные обстоятельства! Ах, право, грешно заострять и без того грешное бытие! Кто это сказал? Я? Но посмотри на себя в зеркало. Это сказал подонок, который просто не умеет жить.