Владимир Югов - Загадка мадам Лю

— Они еще долго будут учиться любви… Вот даже ты не знаешь, что Ледик сегодня… Не знает Ледик, что, наверное, навсегда вернется!.. Но что-то не так! Что-то идет на него!..

Я прокричал последние свои слова, потому что действительно почувствовал: что-то происходит с человеком, который по-прежнему сидит за несовершенное убийство. И даже Лю, моя загадочная Лю, этого не чувствует… А что же тогда другие? Что же Сухонин, что же Васильев? Эти бесчувственные сыщики, пришедшие на свое место как поденщики, без богом данного благословения?

— Я опомнилась, — вскрикнула она.

И я почувствовал: передо мной что-то мелькнуло и исчезло.

Я быстро встал. Ночь была такой темной, что я таких темных ночей еще не видел.

…Да, в прежние эпохи в литературе был в центре Бог. И все шло вокруг него… Разве что-то сверхновое ставилось, когда царствовали Достоевский и Ницше, которые провозгласили смерть Бога, когда пошло и поехало?.. Достоевский возложил, в самом деле, всю ответственность за происходящее в мире на человека. Значит, яснее ясного — нового остросюжетного не произошло: если раньше смерть ходила вокруг Бога, то потом все переложили за убиение на самого человека. Крути вокруг и около, придумывай, заостряй… Бедные, маленькие люди! Что же остается им делать, на что надеяться?

…Бедный Ледик, маленький червячок, маленький винтик! Знает, скажем, подполковник Струев, кто истинный убийца. А «червячок» отсиживает дни и ночи в темных зловонных камерах. Родители червячка — мать с родной кровью, отчим, естественно, с душой, в какой-то степени родственной, ибо червячок шел рядом с трехлетнего возраста. Вырос, служил, хотя мать мечтала сразу после школы видеть его в медицинском. Служба — тяжелая. Но на флоте он устроился в самодеятельности. И танцевал с какой-то Верой, племянницей адмирала. Молодая еще адмиральша… Да боже мой! Вера всегда уступит! Вера подобрала подводника… Конечно, Вера любила высоких — у Ледика метр девяносто шесть, у подводника — всего-то росточек. Но надо жить! Ледик червячок! Барахтался, барахтался, пока из самодеятельности его адмирал не вышиб. Тяжело стало служить!..

«Червячок» ныне зависит еще не от Бога. От показаний и Веры и контр-адмиральши. Собрал показания без пяти минут капитан Васильев. Тот самый, который учился в девятом классе (подполковнику врал, что в восьмом или седьмом) с Ледиком и Ириной. Уже тогда этот Васильев был пинкертоном: проследил как девятиклассница Ирина, дочь бывшего начальника шахты, отдалась добровольно теперешнему начальнику шахты Соболеву, как там было в деталях (описываются же и стоны, и причитания, и эти «больно» и «хорошо»)… И он тогда, этот ныне без пяти минут капитан, пригласил Ирину домой — интеллигентная семья, музыка и разные штучки дома, сделанные руками пэтэушников для своего директора. Васильев, не знавший никогда Бога, надеялся на себя, человека. Предложил мягкую постель — «родители уехали на три дня», сказал Ирине. «Ты же отдалась? Почему и мне нельзя?» Они там подрались из-за того, что… Одним словом, без пяти минут капитан потом несколько раз пытался исправить положение — показать себя настоящим мужчиной. Ирина уже имела Ледика, который матросил и спал то с Верой, то с контр-адмиральшей. А Васильев выпрашивал хотя бы одну ночь. Он и искал потом в дневнике у Ирины: как значится в ее связях? Нулем? Или что-то хотя бы отмечено в качестве положительного?

«Червячок»… Такой же, как я. Мечущийся среди последних двух убийств, поводом для которых была обыкновенная похоть мужиков, и не совсем порядочное поведение женщин, познавших в период гласности опубликованные приемы секса… Кто-то пытался мне, червяку, вбить в мозги: «Не лезь со своей моралью. Ты — кто? Жалкий мужичишко, который не мог по-настоящему удовлетворить женщину. Она ушла от тебя к другому. Как шла по рукам в курортные выезды Светлана. Как шла по рукам Ирина, у которой на три года отняли партнера».

Что же, пришла Лю. Все видящая, все понимающая. Она сказала тогда: «Все виновато у вас теперь. И все оправдываемо». Я не внял ее словам. Подумаешь! Сказано! Чего нового-то в этом? Или мы не знаем! Я, в желании обогатиться, полез под кровать за рукописью. Я же так старательно написал сто страниц об убийстве Светланы! Рукопись была вытравлена. Почему она сделала это? Да потому что я никогда в жизни до этого не обращался с такой легкостью к смерти и убийству человека. Я после всего сказал себе: ты раньше так не поступал. Ты учился у классиков. И «Хаджи-Мурат» был твоим мерилом, когда ты поднимал свой меч на убийцу и убитого. Здесь все было у тебя от Бога. Теперь же ты, после кинорынка, черного праздника взбесившегося насилия, решил судить человека направо и налево, убивая своим несовершенным судом тысячи простых людей, очень любящих жизнь и друг друга.