Владимир Югов - Загадка мадам Лю

Эдгар Чепоров. Нью-Йорк. Соб. корр. ИАН и «ЛГ»

Я позвонил подполковнику и спросил его, зачем он оставил мне эти заметки? Он сразу отказался от них.

— Что вы? Ничего я вам не оставлял.

Кто же тогда подсунул мне эти заметки? Зачем? Чтобы отвлечь от дела? Но какого?

Я долго прикидывал: кто еще мог зайти ко мне? Ни на ком не остановился. Не может же какой-нибудь мой товарищ из артистов, пребывающий, может, рядом на гастролях, подобно шутить, когда в поселке убийство?

Мне пришла в голову мысль: может, это кто-то из персонала гостиницы?

Зайдя к директору (это была пожилая, видавшая виды женщина), я обратился к ней и рассказал о записках. Могли ли без меня войти в мой номер и кто мог войти? Она сказала мне, что у них никто теперь не заходит к журналистам и писателям, потому что недавно был скандал: украли какие-то бумаги из номера известного публициста, приезжавшего на митинг бастующих.

— Подозрение пало на новенькую. Мы ее месяц назад приняли на работу. Все сходились на том, что лишь она заходила в номер, когда эта столичная знаменитость, — директорша хмыкнула, — отсутствовала.

— Не понял? — уставился я на нее. — Отчего такая ирония к нашему брату?

— Баламутите, друзья, народ. У нас холодина была в городе, топить нечем, а он призывал не выходить на работу.

— Ваша новенькая уже уволена? — спросил я.

— Нет. Работать некому. Она обслуживает ваш этаж. — Вдруг она наклонилась ко мне и шепотом заговорила: — Но вы сами не выясняйте, заходила она к вам или не заходила.

— Почему? — я уставился на директоршу.

— Вы знаете, — тем же шепотом заговорила вновь она, — все это — прямо загадочно. Мистика какая-то. Мы ее взяли временно. И за этот месяц столько вынесли!.. Она — колдунья. Я не скажу, что недобрая колдунья. Может, даже наоборот. Того писателя буквально выпроводила. А вы представляете, три дня тому назад заставила воров пойти и сдаться властям. Она и с вами что-либо сделает. Мы уж как-нибудь избавимся от нее.

В раздумьи вернулся в номер. Мне показалось: кто-то выпорхнул из него. Я не видел — кто. Я лишь ощутил, что мимо меня скользнула тень. Вот какую записку я нашел на столе:

«Уезжайте отсюда немедленно. Вы мне мешаете. Зачем вы пошли выяснять, кто положил вам заметки? Разве то, что в них написано, для вас всех ново? Вы привыкли к тому, что убиваете друг друга».

Подписи не было. Я очень жалею, что при мне нет этой записки. Казалось, что я ее очень хотел сберечь, прятал даже в портмоне, которое храню всегда бережно. Однако записка исчезла. Я нашел в портмоне лишь чистый листик бумаги.

Нет, скорее это был не совсем чистый лист — с какими-то двумя загадочными обозначениями: ЧСН. Когда я вечером вынул этот лист, на нем было: «Не пишите ни о чем этом!»

Все эти слова потом исчезли. Вот уж поверишь директрисе — мистика!

В характеристике следователя подполковника Струева было записано, что он «отличается высокой исполнительностью, аккуратностью, дисциплинированностью и трудолюбием». «Расследование каждого дела неповторимо», — любит он повторять. В этом «неповторимо» проглядывалась какая-то личная, как говорил с иронией Васильев, романтика. Тогда, в ту ночь, подполковник тоже не мог не придти к родителям Ледика. И первые вопросы, которые задал он матери, не только успокаивали ее — подбадривали. В конце концов, почему все решили, что ваш сын — убийца? — пожал он плечами.

— А мы так и не думаем, — решительно сказал на это отчим Ледика.

Струев мельком взглянул на сразу как-то сдавшего мастера горного дела. На этот час Струев уже успел дважды встретиться с их сыном. В первый раз отпустил его, а во второй… Во второй пришлось арестовать парня. И это была не его придумка, как казалось этим людям, к кому он пришел, наверное, скорее за советом, чем за тем, чтобы сообщить: почему они должны заранее думать, что их сын убийца? В этом, может, и состояла осознанная давным-давно подполковником его служебная исполнительность. По своему опыту следователь знал: в семье и зарождаются всякие «трагические последствия» после таких потрясений и в конце концов их приходится расхлебывать таким, как он.

Эти люди после его слов успокоения, стояли теперь перед ним менее расстроенные и убитые горем. Их было жалко. Это так. Но они ему не нравились.

Поселок был не такой и большой, все обо всех знали. И, конечно, знал о них многое и он. Эта женщина в последнее время процветала за счет того, что «милое Отечество» не могло обеспечить граждан самым необходимым лекарством. Она придерживала это лекарство как главный врач и раздавала тем, кто ей был нужен. Знали об этом? Знали. Так, однако, повелось, что к этому привыкли. Ему, следователю Струеву, тоже попадал на служебный стол с полгода назад об этом сигнал. Жена у Струева была болезненной уже в первые годы замужества; нередко болела голова. Боли утолялись обыкновенным анальгином до сих пор, но анальгин исчез из аптек. Разъяренный Струев взял письмо в их грозное учреждение. Он, естественно, побежал к полковнику Сухонину, своему начальнику. Сухонин, как всегда, хмыкнул, поулыбался: он не любил «шуровать» там, где другие не «шуруют». Предложил просто достать этот анальгин. Тут же взялся за телефон.