Татьяна Коган - Персональный апокалипсис

«Нет, нет, это всего лишь приступ паники, вызванный расшатанными нервами, – убеждала себя Мэдди. – Нельзя позволять воображению перечеркивать здравый смысл».

Она сейчас чрезмерно чувствительна, встревожена состоянием дочери и поэтому реагирует неадекватно на сущие мелочи. Нужно вытереть сопли и взять волю в кулак. Завтра утром она проведает дочь и весь день проведет в салоне, делая стрижки и укладки.

Ночь за окном постепенно теряла насыщенность, уступая пасмурному утру. Рассветные сумерки вливались в окна, заполняя комнату неприветливой серостью. Мэдди решительно встала с кровати, надела спортивный костюм и прошлепала босиком в кухню. Холодный пол кусал стопы, она включила чайник и уселась на стул, поджав под себя ноги. Сейчас она поедет в больницу, и к тому моменту, как туда доберется, Томас уже будет дома и позвонит.

Но ни сегодня, ни на следующий день муж домой не пришел.

Крайтон косился на скованные наручниками запястья и не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Все это галлюцинация, игра больного воображения: эта пустая комната, где из мебели только железный стол и два стула, это широкое зеркало на стене, скрывающее наблюдателей по ту сторону стекла, этот самодовольный офицер, третий час ведущий допрос и не скрывающий ликования, – не каждый день посчастливится арестовать вооруженного грабителя на месте преступления. И сам он, Томас Крайтон, беспомощный, злой, отчаянно теряющий самообладание, – тоже вымысел.

– Сотрудничество существенно облегчит вашу участь, – в десятый раз повторил следователь, пытаясь придать голосу обманчивую доброжелательность. – Кто еще участвовал в нападении?

Томас метнул в него затравленный взгляд. Кто еще участвовал в нападении? Один такой длинноволосый, зовут Джон, фамилии не знаю. Еще трое, у которых известны только прозвища. Черт возьми, да что он может рассказать, не зная о них практически ничего? Навести на подвал? Джонни подлец и подонок, но не дурак. Уже наверняка замел следы и свалил из города, ищи его…

– Напрасно молчите, – офицер откинулся на спинку стула, вальяжно расставив ноги. – Один человек убит, второй в реанимации в критическом состоянии. Похищено больше полутора миллионов долларов, и вы – единственный подозреваемый. На оружии ваши отпечатки…

– Я не стрелял, – он подался вперед, наклонившись над столом. – Я уже объяснял, как было. Я не стрелял.

Следователь кивнул, мысленно изумившись настойчивости, с какой все без исключения уголовники стараются убедить окружающих в своей невиновности. Они столь глубоко уверены в собственной безгрешности, что порой даже детектор лжи признает их святость.

– Я хочу вам поверить. Но мне нужны хоть какие-то факты.

Его дочь умрет – вот единственный факт, который Томас мог предоставить следствию. Умрет по его вине. Несколько мгновений назад он практически достиг цели, почти прикоснулся к деньгам, благодаря которым мог спасти Тину. А теперь он не просто вернулся к началу, а отдалился от него на немыслимо далекое расстояние. Вероятно, он находился в шоковом состоянии и до конца не осознавал случившееся – и лишь поэтому все еще дышал, а не корчился в бессильных судорогах.

Закончив допрос, офицер отвел Крайтона в камеру временного содержания. Металлическая дверь лязгнула, оставив его наедине со своими мыслями. Томас сел на лавку, вцепившись в волосы дрожащими пальцами, и невидяще уставился на царапину на грязном полу.

Мэдди любила говорить, что все к лучшему. Кто другой попробовал бы его утешить подобной заезженной фразой, он бы ответил колкостью, а то и вовсе накостылял по шее. Но Мэдди не просто говорила, она искренне верила, и эта святая убежденность обезоруживала и заставляла хотя бы на секунду – на долю секунды – проникнуться этой утопической идеей и помечтать о нереальном, фантастическом мире, где все действительно случается к лучшему.

Он догадывался, что в этом вымышленном мире Мэдди спасается от травмирующих воспоминаний. Ее брата убили, что ни при каких воображаемых условиях не могло быть «к лучшему», и она это отлично понимала. Но ей было необходимо во что-то верить, чтобы продолжать жить полной, осознанной жизнью, – и Томас как мог поддерживал ее добровольную маленькую иллюзию.

Он вспомнил, как она радовалась, когда ее пригласили участвовать в районном конкурсе вокала. Мэдди отлично пела, тембр ее голоса – сочный, с легкой хрипотцой – впечатлял даже далеких от музыки слушателей. Для финального выступления требовался подходящий наряд, и жена металась в поисках. В витрине магазина она увидела роскошное оранжевое платье, но оно стоило слишком дорого. Томас настаивал на покупке, но практичная Мэдди ни за что не соглашалась потратить такую сумму на «легкомысленную тряпицу».