Татьяна Коган - Персональный апокалипсис

– Я тоже удивлен, – признался Андрей. – Ты не производишь впечатления человека, знакомого с российскими самодержцами.

– Да я и не знакома, если только они не связаны с какой-нибудь симпатичной историей про камни, – хихикнула Софочка. – Про камни я читать обожаю. Знаешь, о чем я мечтала в детстве?

– О чем?

– Я мечтала не о принце, не о бальном платье и хрустальных туфельках, а о большом сундуке, набитом драгоценными самоцветами. Я представляла, как запускаю в них руки, беру пригоршнями, и они тяжелые, холодные, мерцают, переливаются на свету. Потихонечку собираю себе такой сундук.

– Очень мудро. Драгоценные камни – неплохой объект для долгосрочного инвестирования, – с улыбкой одобрил Андрей. – Я бы тоже не отказался от такого сундука.

– Дело не в их цене. Мне нравятся и самые скромные камни, не стоящие почти ничего. Они меня завораживают. Каждый обладает уникальными свойствами…

– Ты ведь понимаешь, что это красивые сказки? Никакими свойствами они не обладают. Не спасают, не защищают.

– И спасают, и защищают, – упрямо возразила Софья. – Если ты в это не веришь, еще не значит, что это не работает.

– О’кей, в таком случае почему усеянные тоннами самоцветов короны не спасали царей ни от болезней, ни от насильственной смерти? – подначил ее Андрей.

– Потому же, почему молоко, селедка и фрукты по отдельности полезные, а вместе вызывают понос. Камни все разные, их нельзя сваливать в кучу, не учитывая их совместимость, – терпеливо объяснила Софочка.

– Ладно-ладно, сдаюсь, – Немов шутливо поднял руки, изображая капитуляцию. – Эту стену мне не пробить.

– Не знаю, о какой стене ты говоришь, но камни живые! – с пылом отозвалась она. – Те же кристаллы, например, алмазы, изумруды, кварцы – они же растут, понимаешь? А французские ученые даже эксперименты провели, доказывающие, что и обыкновенные булыжники обладают чем-то вроде процессов жизнедеятельности, дышат и даже двигаются. Правда, все у них очень медленно – на один вдох уходит от трех дней до двух недель, что в общем-то логично, учитывая, сколько они существуют. К камням подсоединяли электрокардиограф и обнаруживали слабую пульсацию, представляешь? Так что вполне возможно, это какая-то неизученная форма жизни. – Софья поймала рассеянный взгляд Андрея и спохватилась: – Извини, я о камнях могу часами говорить, если меня не остановить. Я просто хотела как-то поблагодарить тебя. Я ведь оформляю сейчас помещение бара…

– Так вы с Николаем договорились?

– Да! И я так рада! Спасибо тебе огромное!

– Не за что, Соня. И спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Она помедлила, прежде чем взяться за ручку дверцы и вынырнуть в холодную ночь.

Мэдди всю ночь не смыкала глаз – Томми не вернулся к вечеру, как обещал, и она не на шутку обеспокоилась. В голову лезли глупые мысли, и с чего бы, спрашивается? Разве раньше не бывало такого, что муж задерживался? Мало ли какие у него дела? Может, устроился на дополнительную работу, а ей не сказал, чтобы не ловить в ее взглядах сочувствие? Или встретил старого знакомого и засиделся в баре до утра. Имел право. Он в последнее время и так света белого не видел, пахал за троих, – дома бы отдохнуть, так нет, дома свои проблемы. Тут у любого от напряжения психоз начнется, а Томми держался с достоинством, еще и ее, дуру плаксивую, утешал.

По какой бы причине Томас ни пришел ночевать, он сам объяснит, если посчитает нужным. Мэдди заставила себя лечь в постель, но просыпалась каждые полчаса, смотрела на часы, борясь с искушением позвонить. Меньше всего ей хотелось походить на женушек, достающих своих несчастных мужей чрезмерным контролем. Он почти никогда не заставлял ее волноваться – почти. Но и тогда после долгих уговоров Томми согласился завязать с криминалом, и с тех пор Мэдди безраздельно ему доверяла.

Рассудок подсказывал ей, что беспокойство беспочвенно, но поселившаяся внутри тревога игнорировала доводы разума. Около четырех утра Мэдди все-таки не выдержала и позвонила Томасу. Но его телефон был выключен.

Как объяснить эту темную, неотвратимую тоску, разворачивающуюся в сердце подобно проснувшейся змее? Она жалит, пожирает тебя изнутри, откусывая от живой плоти кусок за куском, прогрызая себе путь наружу, и каждое ее движение заставляет корчиться от нестерпимой боли. Мэдди показалось, что из ее легких вышибли весь воздух, а тягостное предчувствие, которое она так умело загоняла внутрь, внезапно переросло в отчетливую, бескомпромиссную уверенность: с Томми что-то случилось. Что-то очень, очень плохое.