Татьяна Коган - Персональный апокалипсис

– Тебя попросили что? Сделать дизайн помещения, я правильно понял?

– М… да, – осторожно протянула она, предчувствуя недоброе.

– И с каких это пор ты у нас разбираешься в дизайне?

– Ну, мне всегда это нравилось, и…

– И ты подумала, что действительно в этом соображаешь? – оборвал он ее. – Ты всерьез вообразила, что кому-то понадобились услуги доморощенного специалиста? Напомни-ка мне, какое у тебя образование?

– Гива…

– Что, Гива? Заказчик – мужчина, не так ли? – продолжал наступать Георгий Сергеевич. – Ты ведь понимаешь, что ему нужно от тебя совсем другое?

– Нет, ему больше ничего от меня не нужно, – попробовала возразить Софья. – Ему понравились мои идеи…

– И он тебе даже заплатит? – предположил Гива.

– Похоже на то.

Желваки на его лице заходили ходуном.

– Я тебя плохо содержу? Даю мало денег? Делаю мало подарков?

Софья растерянно улыбнулась:

– Ты очень щедрый, Гивочка, мне с тобой очень повезло. Я не пойму, к чему такие вопросы. Я, честно говоря, думала, что ты порадуешься за меня, – она ласково положила ладонь на его колено, но он резко сбросил ее.

– Чему я должен радоваться? Тому, что какой-то хрен пытается купить тебя нелепой выдумкой? Или, может быть, тому, что не могу приехать к своей любимой женщине, потому что она, видите ли, занята глупой прихотью? – Он поднялся, подошел к окну и замер, спрятав руки в карманы брюк.

Софья смотрела на его напряженную спину и понимала, что должна обнять его, зашептать ласковые слова, ведь он имел право обижаться. Новый опыт завладел всем ее существом, и она перестала уделять Гиве внимание, которого он заслуживал. Софочке следовало извиниться, пообещать, что больше никогда так не поступит, но все внутри противилось этой идее. Почему она должна подстраиваться, вечно подстраиваться? Гива твердил, что любит ее, но разве любить – не значит радоваться успехам, поддерживать, вдохновлять?

– Для меня это очень важно. – Собственный лепет показался ей жалким. – У меня есть чувство стиля, и я могу…

– Ты можешь? – Георгий Сергеевич резко развернулся, напугав ее. – У тебя одиннадцать классов с натяжкой. Единственное, что ты можешь, это…

– Это что? – Софья гордо вскинула подбородок, борясь с острым желанием заплакать. – Быть твоим эскортом и секс-игрушкой, да? Сидеть на пуфике, сложив ручки, и ждать, когда меня позовут? Бежать к тебе по щелчку?

Проклятые слезы все-таки сорвались, потекли по щекам.

– Я не сделала ничего плохого. Мне предложили попробовать, и я согласилась, и знаешь, мне очень нравится! Нравится ощущать себя полезной, способной на что-то.

Она закрыла лицо руками, но Гива схватил ее за запястья и отвел их в стороны, заставляя смотреть на себя.

– Мне нужна милая, заботливая девочка, для которой мое общество важнее всего остального, – зашептал он с перекошенным от злобы лицом. – А не истеричная феминистка, для которой работа – смысл ее жизни. Не знаю, кто надоумил тебя, но если ты не прекратишь эту клоунаду… – он осекся, понимая, что может наговорить лишнего. – Словом, поразмысли хорошенько и сообщи о своем решении!

Он обогнул всхлипывающую любовницу и исчез в прихожей. Несколько секунд спустя входная дверь хлопнула, и в квартире повисла тишина.

Это была их первая крупная ссора. Безусловно, Софа должна была кинуться вслед, удержать его, утешить. Никогда прежде он не разговаривал с ней в подобном тоне; произошедшее сильно задело Гиву, если не сказать – оскорбило. Она уже дернулась к двери, чтобы догнать любовника, но ноги подкосились, вынуждая ее сесть прямо на пол. Она так устала, господи, как же она устала. Она подумает об этом завтра. Кстати, знакомая фраза, интересно, откуда она? Из книги какой-то? Любопытно будет почитать. Софочка посидела, изучая пространство перед собой, потом встала, закрыла дверь на внутренний замок, отключила телефон и легла спать.

В полудреме ей привиделось, каким шикарным станет бар «Чикаго-блюз» благодаря ее усилиям.

Их разделяло всего несколько метров и стекло больничной палаты, но Томасу чудилось, что расстояние между ними непреодолимо. Дочка давно заснула, свернувшись калачиком на кажущейся непомерно огромной койке, а он все стоял у окна стерильного бокса и не мог оторвать взгляд. Мэдди коснулась его руки, переплела пальцы, положила голову на плечо мужа.

– Нам все равно не разрешат остаться с нею на ночь…

– Я знаю. – Томас повернулся, невесомо коснувшись губами ее макушки. – Просто не получается уйти. Сразу такое чувство, что я бросаю Тину. Одну, такую крошечную, в этом огромном здании.