Марк Фурман - Девушка, больница, ночь

Стетоскопы Синявин терпел, но относился к ним снисходительно, предпочитая пользоваться потемневшей от времени коричневатой из ореха деревянной трубкой, выглядевшей на фоне современных достижений медицины редким анахронизмом. Иногда, впрочем, доцент не прибегал даже к помощи раритетной трубки, не стесняясь прижимать розоватое аристократическое ухо к груди больного.

Слух у Левашова, похоже, был отличный. На третий день он выслушал в проекции аортального клапана Мунтян, несколько справа от грудины, едва уловимый шелестящий шум, напоминающий шорох опавших листьев в осеннем саду. Потом он несколько раз прикладывал стетоскоп к этому месту. Шум не исчезал, иногда становился слышнее, словно докладывал: я здесь, постоянно, всегда. И это стало маленькой тайной Виталия.

На зачете Елена и он разделили функции: Бреславская докладывала результаты осмотра и анализов Мунтян, Виталий — предполагаемый план лечения. Синявин, окруженный студентами, выслушал их, потом извлек из кармана халата знаменитую ореховую трубку. Тут-то Левашов и блеснул. Он вежливо попросил у доцента прибор и, склонив голову набок, прижал его к груди девушки. Через несколько секунд выпрямился и произнес:

— Систолический шум справа, Виктор Федорович, похоже на поражение клапанов аорты.

Синявин удивленно поднял брови, потом сам стал слушать больную и, наконец, подтвердил мнение студента. Следующим утром на клиническом разборе, в присутствии заведующего кафедрой, он особо отметил Левашова. Однако маленький триумф Виталия не прошел мимо внимания товарищей.

— Что ж ты Ленке ничего не сказал о шуме? — коротко и зло бросила ему в раздевалке староста группы Зоя Собко. — Тоже мне, кандидат на «Золотой стетоскоп» выискался («Золотой стетоскоп» — одна из высших международных премий по терапии). С той поры его и прозвали «Стетоскопом».

А Бреславская стала избегать Виталия, хотя до этого дня относилась к нему с явной симпатией. Вместе больных они уже не вели. Потом на летней практике в Арзамасе он, увидев, как тонкая стремительная Елена играет в волейбол, гасит мяч над сеткой почти по-мужски — резко и сильно попытался ухаживать за девушкой, но она его сразу отшила. Давно это было…

За окном мелькнул заснеженный голубоватый купол цирка. Левашов взглянул на табличку, закрепленную на приборном щитке, усмехнулся:

— О, Николай Николаевич, мы с вами, оказывается, однофамильцы. Я ведь тоже Левашов.

— Бывает, — белобрысый, не отрывая рук от баранки, взглянул на Виталия. — Довольно распространенная фамилия. У нас в таксопарке двое Левашовых работают. Не ваши родственники?

— Пожалуй, нет. Что-то не припоминаю.

Они перебросились несколькими фразами. Виталий нащупал в кармане деньги, взглянул на счетчик. Он хотел попросить таксиста остановить машину, от Садового переулка до дома идти каких-нибудь пятьдесят метров, но собеседник вдруг воспылал к нему симпатией. Когда же узнал, что Левашов врач и спешит на ночное дежурство, подождал его у подъезда целых пятнадцать минут и подвез к больнице в точно назначенный срок.

Прямо у остановки напротив входа в филармонию спрашивали лишние билеты. Бережной встретился с женой сбоку от фасада. Она в полумраке возникла из-за колонны, одетая не по погоде, в насквозь продуваемое ветром любимом замшевым пальто. Лицо Ольги выглядело удивительно молодым, и слова упрека («Ты опять в этом легкомысленном пальто!»), не успев сорваться с губ Сергея Леонтьевича, растаяли в морозном воздухе.

Она не сказала, что еще минутами назад заметила его. Увидела, как он вышел из троллейбуса, дождался сигнала светофора и, на миг, затерявшись в толпе прохожих, появился опять, кивнул кому-то из знакомых и, близоруко взглянув на часы, начал искать ее.

До начала концерта оставалось около получаса.

— Давай-ка зайдем в буфет, выпьем горячего кофе, — предложил Бережной. — Ты, Оленька, совсем замерзла. Давно ждешь?

— С вечера, — отшутилась она. — А вот кофе — это хорошо, — желательно с пирожным.

— С пирожным и рюмкой ликера.

— Совсем замечательно!

Вдруг она сжала его руку, потянула в сторону. Бережной в недоумении двинулся за женой. Тут и случилось маленькое чудо. Совсем неподалеку, метрах в двадцати от них, остановился светлый «Мерседес». Из машины вышел молодой крепкий мужчина без головного убора в строгом черном пальто. «Мацуев», — прошептал кто-то рядом. Пианист задержался на миг, взглянул на толпу у филармонии и, сопровождаемый представительным седоватым господином, скрылся за дверью служебного входа.