Вячеслав Воронов - Скальпель

— На жизнь вам надо, а мне сына спасать надо! Говорите, где он, кто они, и что конкретно будем делать?

Лишь мгновение длилось молчание, и я каким-то звериным чутьем ощутил, что толку мне от них не добиться. Они переглянулись; если они что-то и знали, что-то могли сделать, то мне это вылезет боком. Я не мог рисковать, доверившись этим людям. В очередной раз что-то оборвалось во мне, ослепила очередная вспышка гнева. Хорошо, что был полумрак, и они не видели ненависти в моих глазах.

— Хорошо, — спокойным голосом произнес я, не испугавшись ни на грамм того, что на меня было наведено оружие. К такому я уже стал даже привыкать. — Только это у вас не пройдет. Хрен вам моя подпись что даст, насчет квартиры. У меня знакомых юристов…

— Хватит болтать! — оборвал подполковник. — У тебя выбор небольшой: или пуля в лоб, или подпись!

Я осторожно выпустил разводной ключ, мяко умостив его на сиденье, рядом с собой. Никакого волнения, к удивлению, я не испытывал. Странная уверенность, рождаемая крайними обстоятельствами, сменила ненависть. Взяв одной рукой папку, а другой ручку, я нащупал острый край ее пасты.

— Пишет хоть? — самым мирным тоном, словном мы сидели где-нибудь в офисе, беседуя о футболе, спросил я и взорвался.

Взявшись за ручку поудобнее, я вцепился в пистолет и отвел его в сторону. Через мгновение, коротко замахнувшись, я всадил ручку следователю в глаз. Тот коротко вскрикнул и съежился. Я замахнулся ручкой во второй раз и вонзил ее в руку подполковнику. Тот крякнул и протянул другую руку, пытаясь сохранить пистолет. Я быстро схватил разводной ключ и врезал ему по кисти. На этот раз он взвыл и отдернул руку.

В бешенном темпе, не теряя ни мгновения, я ударил ключом по руке, сжимавшей пистолет, после чего с сглухим звуком угодил по голове. Подполковник обмяк и медленно завалился на соседнее сиденье. Я швырнул пистолет на пол, думая его потом забрать, и развернулся к следователю.

Следователь, издавая душераздирающие стоны, прижимая ладонь к лицу, другой рукой судорожно нащупывал ручку, которая отпирала дверцу. Когда ему удалось это, и нога его опустилась на асфальт, я ударил его по затылку, стараясь делать это несильно. Он словно зацепился за что-то в автомобиле, по инерции вываливаясь из него, и упал на четвереньки. Я рванулся за ним, сжимая ключ, и лихорадочно соображал, что делать дальше.

Выбираясь из машины, я держал ключ впереди себя, словно демонстрируя всем возможным соперникам, что со мной связываться не стоит. Время, казалось, остановилось, и ноги у меня почему-то похолодели. Мне совсем не хотелось быть убийцей, хотя ради сына, ради того, чтобы отомстить этой банде, я готов был уже на все.

Соскочив с сиденья, я застонал от боли в ребрах, сжал зубы и навис над стоявшим на четвереньках полицейским. Я сжимал ключ и представл, как сейчас врежу ему по лысине. Тяжело дыша, он слегка развернул голову и со страхом посмотрел на меня. Я наклонился и впился ему в плечо.

— Ну что, сволочь, допрыгался? — прорычал я. — Едем со мной, сейчас! Поможете мне — я дам показания в вашу пользу. Дошло или нет?

— Дошло, — едва слышно выдохнул он, выпрямляясь, вдруг быстро протянул руку и воткнул мне в грудь электрошокер.

Сколько я пролежал на асфальте, я не знаю. Когда я очнулся, первой была дурацкая мысль о том, что второй раз за ночь я валяюсь на асфальте возле собственного подъезда. Не каждому горькому пропойце доводилось испытать такое. Разводного ключа не было, никого не было, их машины и след простыл. Подымался я с большим трудом, еще тяжелее, чем не так давно, когда меня избавили от денег.

Я снова брел домой, лил холодную воду на раны, снова валился в кровать, тяжело дыша и исходя отчаянием.

«Я сделал все, что мог». Эта мысль неотвязно стала преследовать меня, когда я лежал в постели. Я оправдывал собственное бессилие, с которым уже почти смирился. Я не знал, сколько времени прошло с момента, когда меня тряхнуло разрядом электрошокера, и я отключился. Много, слишком много — это я понимал хорошо. Они знали, что денег у меня нет, и ехать не было никакого смысла.

Я лежал, положив ладонь на ушибленный бок, и тяжело дышал. Если бы на улицы города посыпались бомбы, я бы обрадовался. Страшные догадки о том, что могли сделать с сыном, вновь проносились в моей голове, сами собою представали сцены, окрашенные в цвет крови.

Может, все не так, как мне представляется — хватался я за кончик ускользающей, как угорь, надежды. Что это значит — отдать сына за грехи мира? Что за дикое, варварское язычество! Изменилось же что-то за тысячи лет, должно измениться! Да и кому это нужно, в конце концов? Каким-то религиозным фанатикам, которые свихнулись на древних текстах? Когда это пройдет, все окажется банальным преступлением, которое зародилось в больных мозгах? Я знал, что разгадка близко, но каждая секунда времени до нее высасывала из меня жизнь.