Вячеслав Воронов - Скальпель

— Ну, он дает!

— Микроволновка два раза ломалась, и два раза он ее в ремонт сдавал — все равно не греет ни черта… Он и в третий раз собрался нести.

— Что это у вас все ломается? Или одна микроволновка?

— Ага, одна. Я сама ломаюсь все чаще.

— Давай я тебя починю.

У кладбища мы остановились на заасфальтированной парковке у сосновой посадки, подальше от любопытных глаз. Я с камнем в сердце выбрался из машины, Сергей со Светой остались. Были они наедине минут пять, в течение которых я без дела слонялся среди сосен по желтоватой, поникшей, забывшей, что такое дождь, траве. Меня разбирала злость из-за бесшабашности Сергея, злость на то, что, невзирая на мои проблемы, он находил возможность поразвлечься. Время, отпущенное мне для дела, для спасения сына, уходило безвозвратно, как вода в мертвый песок раскаленной пустыни, а я вынужден околачиваться здесь, на кладбище, и ждать непонятно чего. С другой стороны, что-то нравилось мне в этой бесшабашности, в этой свободной до неприличия натуре, в вольной жизни, которой у меня, пожалуй, никогда и не было. Временами мне хотелось положиться на своего товарища, положиться во всем — пусть говорит, что делать, пускай творит, что хочет, и все у нас получится, и я верну сына. Но затем злоба снова вскипала, и меня охватывало желание схватить что-нибудь тяжелое и врезать Сереге по голове, после чего молча делать свое дело, исправлять ляпы, которые мы уже допустили. Хотя, что делать, я толком не знал.

Я взглянул на «Форд», стоявший в тени сосен, в уютном месте, если можно назвать уютным место подле раскинувшегося за оградой моря кладбищенских памятников, этих символов безвозвратных потерь, и меня охватила зависть. Я не знал, что делали в машине те двое, скорее всего, всё ограничивалось флиртом. Мне тоже нравилась Светка, и я тоже был не прочь оказаться на месте Сереги, не прочь впиться губами в ее загорелую шею и запустить, содрогаясь от сжигавшего тело желания, руку в ее трусики. Порой только это казалось мне настоящей жизнью, лишь этого требовало естество, забывая обо всем ином на свете. Даже необходимость что-то предпринимать для спасения сына отходила на второй план, когда я мысленно прикасался к плоти красивой женщины.

Интересно, а тот, злой демон, с такой жестокой бесцеремонностью ворвавшийся в мою жизнь — как он относится к женщинам? Изверхне и холодно, со спокойствием высшего существа, вершителя человеческих судеб? Или вожделение, затапливающее все тело горячей волной вожделение мучает и его, пуская слюнки по подбородку? Может быть, на самом деле он — жалкое существо, лишенное спасительного общения с себе подобными, зверушка, которая прячется от жизни, исходит чёрной завистью к чужому счастью? Иначе откуда такие бурные фантазии, такие далеко ведущие поступки — воровать детей, резать им пальцы, заставлять отца то спать с собственной женой, то зарабатывать, не брезгуя средствами, требуя из них только пятую часть?

Я представил его невзрачным человечком, поседевшим, обрюзгшим, злым на все и вся, с подозрительным до тошноты взглядом и неудовлетворенным судьбой. Но при этом он возомнил себя самым умным и достойным большего. И вот этот его ум, действительно, может быть, незаурядный ум, подвиг его на деяние. Я научу вас жить, никчемы, я взращу из вас нечто, превышающее обывателя — вот в чем стержень его поступков, вот где закавыка.

И все же — как лихо закручено, как обстоятельно и в какой-то мере сверхъестественно. Где уж тут обычному ноmo sapiens, даже самому умному, самому богатому; тут что-то иное…

Тут же, вступая в противоречие с самим собой, я последними словами ругал себя за эти фантазии. Какая-то банда подвизалась на таких баранах, как я, а мне придумалось что-то чуть не сверхъестественное, взятое из старых, давно выпавших из обоймы книг. Кто, зачем? В наше время, когда вежливость и толерантность не последние вещи, не так просто схватить за шиворот и выплюнуть в лицо обвинения. Но я наеживался, готовя себя к чему-то подобному.

Мы прошли мимо недавно выстроенной церкви, небольшой, но помпезной, из дорогого серо-коричневого кирпича, монолитом возвышавшейся над кладбищем. Под куполом церкви я увидел человека, который висел на альпинистских тросах и производил какой-то ремонт. Это показалось мне символичным — результат человеческого упорства и достижений на службе у вечного и всемогущего, то, что должно пронзать вселенную и руководить нею, не может обойтись без услуг несовершенного существа с каким-нибудь примитивным инструментом и замазкой в натруженных руках.